встренул, бедолашный… Да ты, видать, напутала, что ж он жалкий такой?
Этот голос доносился издалека, а второй, знакомый, звучал ближе. Бабка Ярогнева.
Кто-то звал кого-то за помощью, обещал приглядеть за Василием. Потом бабка, видно, ушла, а вторая женщина всё чего-то хотела, дёргала, просила отозваться, не засыпать.
Василий пытался отвечать. Просил передать Марьяше, что он дурак, и чтобы она взяла себе Волка. Волк же ни в чём не виноват…
Пёс крутился рядом, скулил, потом залаял. Вдалеке плеснула вода.
Заслоняя небо, возникли лица: Любим, Деян… Даже и Тихомир. И проклятый Добряк. Взволнованные, как будто решали, за чей счёт его хоронить.
— Ну, подымайте, понесли, — услышал Василий напоследок, и всё померкло.
Глава 19. Василий решает остаться
Когда Василий пришёл в себя, он первым делом испугался, что вернулся домой, в Южный. Хотя, казалось бы, чего бояться? Во-первых, он к этому и стремился. Во-вторых, после всего, что случилось, ему точно было бы лучше отсюда исчезнуть.
Но уйти, это он теперь понял, хотелось не так.
Он чувствовал адскую боль в спине. Его уложили на лавку, и он уже отлежал себе всё что можно. Даже рука так не болела. Но это только пока он не попробовал повернуться.
— Очнулся, — удовлетворённо сказала бабка Ярогнева, услышав, как он ругается сквозь зубы. — На-ка, девка, дай ему испить…
Чья-то ладонь легла под затылок, приподнимая, и Василий увидел Марьяшино лицо с плотно сжатыми губами.
— Ты… — начал он и не успел спросить, что она здесь делает, как в губы толкнулся край деревянной кружки, и пришлось пить. Отвар уже остыл, настоялся, и всего от пары глотков у Василия возникло ощущение, что он грыз кору молодых деревьев и она застряла между зубами.
Он попытался отвернуться, но Марьяша держала крепко. На лице её мелькнула слабая улыбка — видно, весело было смотреть, как он морщится. Но улыбка тут же пропала. Василий допил, и Марьяша отошла.
Его голова повернулась за ней, как подсолнух за солнцем, и он спросил:
— А ты почему здесь?
— Во-во, — донёсся сквозь приоткрытую дверь голос Тихомира, а потом заглянул и он сам. — И я говорю: неча делать, окромя как за этим убогим ходить? После того-то, как он над тобой насмеялся… Гордость, говорю, иметь надобно!
— Гордость у меня имеется, — тихо ответила Марьяша. — Но и сердце тоже.
— А-а, — крякнул Тихомир, махнул рукой и исчез.
Василий осмотрелся и понял, что он в бабкином доме. Его перевязали, и теперь оставалось надеяться, что всё заживёт. Кто знает уровень их медицины, может, они тут лечат пиявками и кровопусканиями.
Он пошевелил пальцами левой руки. Вроде двигаются, это хорошо, а то не хватало ещё остаться калекой…
— Ежели помощь моя боле не надобна, пойду, — тем временем сказала Марьяша, обращаясь к бабке Ярогневе. Та её отпустила.
Слышно было, как, выйдя наружу, Марьяша о чём-то заговорила с отцом. Их голоса отдалялись и скоро совсем затихли.
— Я не умираю? — с подозрением спросил Василий. — Чего это она тут была, не прощаться приходила?
— Да как волокли тебя, ты всё её звал, и после тоже. Тут и бессердечная не выдержит, придёт… Лежи, не вертись!
— Да спину отлежал уже!.. Чего это я её звал? Не помню такого.
Хозяйка задержала на нём внимательный взгляд, но о чём думала, понять не удалось.
— Пора бы нам потолковать, Василий, — сказала она.
Он согласился, только лежать не захотел, и бабка Ярогнева кое-как помогла ему сесть. Теперь Василий заметил, что рубаху с него сняли или срезали — видно, когда перевязывали. Сняли, само собой, и пояс, и висевший на нём карман, а там он куколку носил. Если бабка туда заглянула, то знает, что он шарил в её доме.
Хотя кому ещё должно быть стыдно?
— Ну, я слушаю, — сказал Василий.
Начало истории он знал: у царя родился сын, хороший, пригожий, хоть снимай в рекламе детского питания, но прошла ночь, и его как будто подменили. Кого ни звали, никто не мог помочь, а вдобавок царице сказали, что виновна в этом Рада, сестра её названая, и Всеслава тому поверила.
— Ложь то была, — сказала Ярогнева. — Собралась тогда Рада, да и пошла, отыскала меня в чаще лесной. Легко ли дался путь, то ей одной ведомо. Упросила меня о помощи, и пошла я наниматься в няньки царевичу. С подменышем-то, думала, быстро управлюсь и домой вернусь, а оно видишь как… Два десятка лет уж я в няньках. Рада с меня клятву взяла, что не уйду я, пока не помогу.
Василий поёрзал, натягивая одеяло на плечи. Его знобило. Бабка помогла, укутала, потом отошла к печи, погремела горшком. Видно, варила обед или ужин: пахло ухой.
Она отворила дверь пошире, чтобы дым выходил, подпёрла толстой палкой, села на лавку рядом с Василием и продолжила:
— Не подменяли дитя. Увидала я на нём проклятие, да такое, что и мне не распутать. Я и трогать его побоялась. Осталась при царевиче простою нянькой, о том, кто я такая, одна лишь Рада