очень больно, и ничего не вышло. Он попробовал ещё, прислонившись к дереву, но в плечо как будто вбили раскалённый гвоздь. Какое-то время Василий просто стоял и дышал, пытаясь не выть.
Тогда он обмотал руку краем рубахи, как сумел, кое-как поднял палку и побрёл дальше, сам не зная куда. Только теперь он понял, какой глупостью было уйти. Если бы хоть перья взял, вызвал колдуна! Может быть, тот и так вернул бы его домой. Но нет, понесло за ворота ночью, с пустыми руками. На что он рассчитывал?
И что теперь? Умирать тут от голода, истекать кровью, получить заражение? Гордо сидеть на опушке в надежде, что хоть кто-то его пожалеет и позовёт обратно? Вот только — кому он теперь нужен…
Если хочет жить, придётся унижаться. Возвращаться, просить, чтобы пустили. Чтобы кормили, потому что теперь он точно не работник.
Василий решил, что первым делом пойдёт к бабке Ярогневе. Он её опасался, потому что не знал, чего она хочет, а теперь — что ему терять? Пускай рассказывает, почему у неё была эта куколка, и зачем ему подсунули нож, и… что-то ещё он хотел узнать, но мысли путались.
У Василия за всю жизнь не было ночи хуже этой. Он сел на землю, прислонившись к стволу сосны, и впал в забытьё. Временами он приходил в себя и кусал губы от боли. Звенели комары, лезли в лицо, впивались в кожу, и не было сил их отогнать, и эта ночь длилась вечно.
Всю ночь казалось, кто-то бродит вокруг. Чудились едва слышные шаги по мягкой, устланной иглами песчаной почве, и кто-то как будто вздыхал. Василий сперва подтягивал к себе палку, сжимал в руке, потом на это не стало сил. Он слышал, как ворчит Волк, но не мог даже открыть глаза и посмотреть, что там такое.
В очередной раз придя в себя, Василий понял, что кто-то устроил его на подстилке из лапника. Но кто бы это ни был, он больше ничем не помог.
После бесконечно долгой ночи забрезжил рассвет. Было тихо, ни ветра, ни звука, потом запела птица. Она то умолкала, то насвистывала, то рассыпала мелкий дробный звук. Голос её звучал глухо, как будто отражаясь от невидимых стен. Птица пела всё чаще, чаще, выдала долгую трель, потом раздалось трепетание крыльев, и всё смолкло.
Свет проник под высокие кроны. Казалось, в воздухе рассыпана золотая пыль, но откуда светит солнце, понять не вышло. Хотя вот узнает он, где восток, и что?
Василий осмотрел себя и увидел, что рубаха на плече и груди пропиталась кровью, но уже подсохла. Повисли лохмотья ткани, выдранные когтями. Вертеть головой было больно. Край рубахи, которым он кое-как обмотал левую руку, потемнел и набряк от крови. Василий не стал разворачивать и смотреть, что там — всё равно сейчас ничего с этим не сделать.
Нужно было идти, вот только он перестал понимать, в какой стороне поле. Вроде не так далеко зашёл в лес, должно же быть ясно, где выход, но нет, в какую сторону ни глянь, ни просвета.
— Домой, Волк! — попробовал Василий. — Где Марьяша? Ищи Марьяшу…
Пёс вилял хвостом и никуда не шёл.
Ночью кто-то принёс землянику, оставил на хвойной подстилке под правой рукой. Ею Василий немного мог шевелить. Он съел ягоды, некрупные, кисло-сладкие, а потом позвал:
— Эй, кто тут! Покажи хоть дорогу.
Но тот, кто приходил к нему ночью, теперь затаился и не откликался.
— Ладно, — сказал Василий. — Спасибо и на том…
Он поднялся, немного постоял, убедился, что не упадёт, и пошёл. Ему показалось, в одном месте деревья стояли реже, он даже как будто видел за ними луг, но когда дошёл и поднял голову, понял, что ошибся.
Василий решил не сворачивать в надежде дойти до границы и двинуться вдоль неё, но тут же понял, что и не определит, где она, эта граница. Он ослабел, голова кружилась. Найдёт границу и не почувствует разницы, пока не станет поздно, пока не упадёт, и никто не найдёт его здесь…
— Волк, иди домой! — попробовал он ещё раз. — Где дом? Ищи!
Но Волк никуда не пошёл. Нужно было учить его этому. Кто же знал, что пригодится…
Потом всё размылось. Под ногами песчаная почва, торчащие корни, жёлтые выцветшие иглы. По сторонам — ровные стволы, одинаковые, и кое-где кустарники. И кто-то идёт параллельно, заметный краем глаза, но если повернуться, никого нет. Всё это длилось и длилось, как плохой сон.
Но вот сосны расступились, кусты поредели, забрезжил просвет. Василий из последних сил заспешил туда. Ему показалось, он узнаёт это место, даже знает, где именно выйдет — у кладбища, недалеко от дома Ярогневы…
Это оказалась поляна. Поляна, и лес вокруг — ни опушки, ни поля. Ни надежды туда добраться.
Василий лёг в траву. Он смотрел в небо, чувствуя, как по щекам ползут слёзы, противно затекая в уши, а Волк бродил вокруг и иногда поскуливал, подталкивая носом.
Тут над головой пролетела ворона.
Василий кое-как поднялся, морщась от боли.
— Стой, зараза, — пробормотал он и заковылял, пытаясь не потерять направление.
Остальное он помнил смутно, урывками. Шум близкой реки — или просто заложило уши? — и земля летит навстречу. Женские голоса совсем рядом, встревоженные, но говорят о своём, его не замечают. Лает Волк, никак не умолкает, голова сейчас лопнет…
— Ох, лишенько! — воскликнул кто-то. — Нешто это и есть наш богатырь? Ырку