уйти, а можно довести дело до конца.
Он довёл. Сперва набрал стружки в подол рубахи, кое-как подвязал. Потом на носках дошёл до сарая — хорошо, что дверь нараспашку — и сгрёб таблички. Они загремели, он сжался, опасаясь, что Деян услышит, выждал минуту или две. Хотелось бежать как можно скорее, без оглядки, а ведь это была только половина дела.
Он вышел в ночь, придерживая рубаху, чтобы стружка не сыпалась, таблички нёс под мышкой. Шёл, пригнувшись, выбирая самые тёмные участки — за домами, под деревьями. Стружка кололась, таблички норовили выскользнуть, постукивали друг о дружку, и казалось, стук такой громкий, что точно кто-то услышит.
Добравшись до гостиного дома, Василий и сам не поверил, что у него почти вышло.
Он свалил таблички горой на дощатый настил, вплотную к стене. Вывернул рубаху, вытряхнул стружку. Дрожащими пальцами полез в карман, достал кремешок, выронил, зашарил ладонями. Нашёл.
Высек искру.
А потом, когда огонь разгорелся и подрос, облизывая стружку и бока табличек, поглаживая брёвна стены, когда запахло приятным дровяным дымком и запоздалыми сожалениями, Василий просто отошёл к дороге, стоял и смотрел. Даже не думал, что кто-то может увидеть. Было так тошно, что стало уже всё равно.
— Ох, лишенько! — зазвенел за плечом Марьяшин голос. — Беда-то какая! Что же ты стоишь, Васенька, на помощь не кличешь?
Он зажмурился, надеясь, что время повернёт вспять. Но это так не работало.
Глава 18. Василий жалеет
Марьяша трясла за плечо, пыталась дозваться. Не дождавшись ответа, сама подняла крик, позвала народ. Кто-то уже спешил к горящему дому, тоже кричали, звали какого-то Мрака, чтобы залил водой.
Василий развернулся и побрёл прочь.
Навстречу попалась Незвана, схватила за рукав, спросила, отчего шум. Он не ответил, и она убежала сама узнавать.
Он вернулся к себе, сел на соломенную постель, упёрся лбом в колени. Вот, получается, и принял решение. Осталось вызвать колдуна, отдать нож…
Почему это не случилось в то время, когда он только сюда попал и думал, что всё не по-настоящему? Почему теперь? Он и оставаться здесь не хотел, и в то же время знал, что если уйдёт, будет жалеть. Может, до конца жизни будет жалеть.
Василий представил себя пятидесятилетним, с залысинами и пивным животом. Будто воочию увидел, как в растянутых трениках карабкается на горку, утирая пьяные слёзы и надеясь опять попасть в другой мир. Но дважды такое не срабатывает, да и горку, может, уже снесут, и у Марьяши давно будет и муж, и дети, а то и внуки. Он и сейчас-то особо никому не нужен, а уж в пятьдесят и в трениках…
Едва подумал о Марьяше, как она вбежала в дом, упала на колени рядом с ним — лица в темноте почти не видно, но слышно, запыхалась, — и спросила жалобно:
— Зачем ты это сделал, Васенька?
— А ты не понимаешь? — сказал он с кривой усмешкой. — На Горыню хотел свалить, типа это он виноват. Чего ты вообще пришла? Иди, расскажи им всем правду, вперёд. Иди! Давай, скажи, какой я гад, и проваливай. Почему ты не сердишься?
Она замотала головой и сказала, придвигаясь ближе:
— Не верю я, Васенька!
— Да как, блин, не веришь, если ты своими глазами видела, что я всё поджёг? Я один там был, больше некому, ты что, не понимаешь?
— Причина тому быть должна. Знаю ведь я, сколько сил ты вложил, сколько труда. Не верю, что по своей воле испортил бы дело! Откройся мне, скажи, что тебя гнетёт, что тревожит?
Она положила руки ему на колени, заглянула в лицо, неясно что пытаясь разглядеть в ночном сумраке. Лучше бы презирала его, лучше бы обвиняла. Легче было бы уйти.
— Скажи мне, Васенька! Я всем помогу, чем смогу, не оставлю тебя, токмо поведай…
— Да я же говорю! — закричал он. — Я просто плохой человек! Всё, довольна? Иди отсюда!
Оттолкнув её руки, он отвернулся и зашарил под соломой. Хотел взять нож, перья и уйти, забрать Волка, вызвать колдуна, где-нибудь пересидеть, чтобы никого, никого больше не видеть, и отдать этот проклятый нож, и вернуться домой. И постараться никогда не вспоминать о том, что было.
Тряпица с перьями сразу попалась под руку, а вот нож… Ножа не было.
Василий вскочил на ноги. Зажёг лучину, сорвал одеяло с постели, отбросил в сторону. Взялся перетряхивать солому. Зарылся по локоть, по плечо — ничего!
— Что ты ищешь, Васенька? — не понимая, спросила Марьяша. — Помочь?
Он не ответил. Хватал солому пучками, просеивал в пальцах, отбрасывал в сторону. Этого не могло быть, не могло! Наверное, он просто не запомнил, где именно оставил нож. Когда он видел его в последний раз, вчера перед сном? Ведь клал в изголовье… Может, вертелся во сне, и нож как-то сдвинулся…
Марьяша тоже взялась помогать, видя его отчаяние, хотя вообще не знала, что они ищут.
Или притворялась. Немногие могли войти в этот дом.
— Ты брала нож? — спросил Василий.
— Какой нож?
— Нож! Мы ходили за берестой, Мудрик дал, я носил с собой, положил сюда, вот сюда…