и подошла ко мне. Прижалась на секунду, не задерживая и даже не отвлекая, сказала что-то грустное по-грузински, и сразу отпрянула.
Я думал - уйдёт, но нет: перекрестила меня, стоя рядом.
- Ты - мужчина, ты всё равно будешь уходить и возвращаться. На охоту, на войну, так положено. Мне дед про это говорил ещё в детстве, а я смотрела на отца и не верила. Думала, все сонные, все об одних деньгах думают.
Двигатель старого советского проходимца нещадно дымил из выхлопной трубы, как Миха только ТО проходит на таком рыдване... Я стоял и слушал. Согласный и не согласный с ней, разрываясь от желания плюнуть на всё, сесть с Нани в "крузер" и уехать куда подальше, и необходимости вернуться в Центр. Я только сейчас понял это колючее выражение - жёсткая необходимость. Когда страшно. Когда не хочется, но обязан. Себе, Нани, стране, той девочке в телогрейке, которую - её или меня? - повесили в пространстве ментакля.
Призраки казнили призрака, но изменили мою жизнь и меня самого.
- Я вернусь. Клянусь тебе, любимая. Если только уцелею во всей этой чехарде.
- Если мы все уцелеем. Я сейчас прочитала в сети, что Немезидис изменил курс очередной раз и теперь с большой вероятностью упадёт где-то в наших краях. Умоляла утром деда уехать из Москвы, улететь хотя бы в Турцию или куда билеты будут. Он сказал: я останусь, ни от кого не бегал и от камня не буду. Вы, мужики, упёртые как горные бараны... К себе звал, но я отказалась.
- Ты здесь будешь?
- Здесь пока... Да какая разница, если всю Европу сметёт. Присмотрю за Михой, он же совсем овощ. Врачей организую... если успею. Если они здесь вообще есть.
- Какие-то, наверное, есть. Слушай, а может лучше домой? Чёрт с ним, с цыганом, сам нарвался.
Нани вздохнула и промолчала. Ну да, женщины тоже упёртые. Не скажу, как кто, обидится ещё, хотя куда уж дальше. Жених, блин.
- Я вернусь... - тихо повторил я. - Только не знаю, когда.
- В крайнем случае я приду за тобой, Кирилл. Даже на тот свет.
Она заплакала. Только сейчас, именно сейчас. Я сел в машину - чёрт, как на ней вообще люди ездят?! - и уехал. Долгие проводы - лишние слёзы, а мне и так хватило.
Центр встретил меня нерадостно. "Уазик" перехватили за пару километров, в лесу: я наткнулся на бревно поперёк лесной дороги, затормозил, открыл дверцу, чтобы выйти и оценить ситуацию, как из кустов ломанулись хваткие парни, положили лицом в землю.
- Меня ищут. Мне надо к генералу Комарову, - успел сказать я. А то ещё прибьют сгоряча.
Генерал-майор, впрочем, в восторг тоже не пришёл, когда меня привезли, минуя ещё два поста, к территории базы. Глянул зло, велел пока держать в наручниках, но не в карцере, а сунуть в мою же старую комнату. Место осталось свободным, как знал, паразит, что вернусь.
Зато у меня появился сосед, Григорий. В годах уже, степенный, с короткой ухоженной бородой и сонными глазами под заметно заплывшими веками. Его, как и ещё несколько человек, оказывается привезли Горбунов с Боярским из последней поездки.
Сосед ничего не понимал. Судя по всему, его до сих пор не отпускали пост-эффекты паралитического газа, никто ничего не объяснил, поэтому мне нашлось хоть одно дело: рассказать о Центре всё, что я знаю. Дока здесь теперь нет, лясы точить с операторами некому.
- Едоки? Люди-пища?! Господи, какие-то каннибалы... - сказал Григорий, выслушав мой рассказ. - В двадцать первом веке нужно как-то по-другому. Без этого зверства. Без жестокости.
- Нужно. Я согласен. Только вот... если вас на улице грабят, вы бандитам о правах человека будете рассказывать или пистолет достанете: если есть, конечно?
- Я полицию вызову! - гордо ответил сосед.
- Мы и есть полиция, - усмехнулся я. Впрочем, тоже весьма невесело. - Вызывать больше некого.
- Да нельзя так! Надо по закону, чтобы как на западе всё. Полиция, суд, приговор. У нас, молодой человек, все беды от беззакония. Сколько страна стоит, как ни называется, а подход один - давайте сами, давайте по понятиям. Это вот вообще неправильно! Я по юности на митинги ходил, думал, там судьба России решается, а неправ был. Вот так-то!
- Я и на митинги не хожу, и полицию ждать не стану. Впрочем, каждому своё.
Григорий начал многословно объяснять, как неправильно я живу, но мне он - несмотря на изрядный перевес в возрасте - после уже пережитого мной и ещё предстоящего показался почему-то подростком. Бородатым мальчиком, для которого жизнь - не реальность, а смутные о ней представления. Кажется, носители этой жизненной позиции и именуются у нас интеллигенцией. Пришлось перевести разговор на практические вопросы.
- Вас уже тестировали, какой уровень?
Он завозился, зачем-то приглаживая бородку, подумал, но откликнулся:
- В кресло совали, сразу как очухался. Толком ничего не говорили. Хотя нет, постойте! Этот вот их, маленький, что-то про четыре балла прогудел. Если он обо мне, а не о каком-нибудь землетрясении...
- Да, про вас. Маловато...
Григорий обиделся, хотя и сам не понимал, о чём речь. Простая обезьянья обида: как это так - маловато?! У меня всё должно быть большое, иначе чем с остальной стаей меряться, умом, что ли?
Я плюнул и прилёг поспать, ночью-то было не до того. Понятия не имел, как я стану выбираться отсюда, как возвращаться. Что вообще произойдёт дальше. Помолился коротко - вот тоже перемена, человек я давно верующий, крещёный, конечно, но такой... не воцерковлённый. И молитвы знаю, но не произношу обычно, обрядовая сторона никогда не трогала, по храмам не ходил.
По мне, Бог - вообще один на всех, как бы Его разные народы не делили, как бы не возводили на равные по высоте пьедесталы разные добрые и не очень сущности. Он есть, Его Слово и создало весь мир.
Зря, может, неправильно я делал? А тут уж кто что скажет, в