– Эта срань выпендривается,– говорит Джим и верит в свои слова. «Пытается напугать нас,– думает он, с трудом сглатывая.– И будь я проклят, если это не сработало».
– Джим? – спрашивает Лиам разрешения.
Джим прищуривается, изучая все это зрелище. Он точно прицелился в голову. Надо бить прямо в эти жуткие желтые глаза.
– Убей ее.
Джим и Лиам начинают стрелять.
Существо движется по крыше, как размытое пятно. Джим и Лиам продолжают палить. Один из них сильно промахивается и выбивает окно на втором этаже – к счастью, в пустой комнате.
Подобно вспышке черного, развеваемого ветром плаща, тварь проносится по карнизу и исчезает за краем.
Джим и Лиам прекращают огонь и бегут к углу дома, приходя тут как раз вовремя, чтобы увидеть, как тварь ползет вниз по стене со скоростью падения, но по стене слышно ритмичное туктуктуктуктук конечностей. Она доходит до земли, поворачивает голову и шипит на них. Звук такой ужасный, такой дерзкий, что Джим на мгновение опускает оружие, его лицо искажается от страха и отвращения.
– Джим! – кричит Лиам, и Джим приходит в себя. Сейчас существо бежит по высокой траве к лесу, ища укрытия, как и той ночью, когда Джим застал его врасплох.
Джим целится из своего оружия. У него осталось всего три пули, и он знает, что на перезарядку времени нет. Нацеливается на плавную черную фигуру, которая летит над зеленью, как гигантская собака, несущаяся домой. Он стреляет раз, другой. Лиам со своим полуавтоматическим «Глоком» делает больше выстрелов, но все не по мишени. Джим выдыхает и готовится к последнему шансу.
Существо уже почти добралось до линии деревьев, когда прыгнуло.
На этот раз Джим готов.
«Как фазан, вылетающий из зарослей»,– думает он и стреляет.
Раздается почти человеческий крик, и тварь переворачивается в воздухе, ее плавный прыжок прервался, будто внезапно перерезали веревку, на которой она висела. Она неуклюже плюхается на низкие ветви дерева и исчезает.
Лиам начинает бежать в ту сторону.
– Лиам, нет!
Лиам останавливается, оборачивается, лицо красное, глаза расширены от ужаса и шока.
– Надо убить эту тварь,– говорит он.
Джим качает головой.
– Только не в лесу, брат. Это ее дом, ее площадка. Если ты туда придешь, она тебя сделает.
Лиам смотрит в сторону леса, затем снова на Джима. Испуганный, разочарованный ребенок.
– А ты откуда знаешь?
Джим начинает идти к дому.
– Оставь ее. Мы напугали эту штуку больше, чем она напугала нас, так? И я не собираюсь бегать по сраному лесу и гнаться за ней только ради того, чтобы эта тварь свалилась мне на голову. Нет уж, спасибо. Идем. Надо поговорить.
Лиам бросает последний взгляд в сторону шелеста ветвей, где приземлилось существо, затем неохотно следует за ним.
– Ты убил? Я услышал крик,– говорит Пит на бегу, направляясь от передней части дома им навстречу.
– Думаю, Джим попал,– говорит Лиам, глубоко задумавшись.
– Джим? – поворачивается Пит.
– Нам нужно пережить еще одну ночь,– говорит он, засовывая свой 357-й за пояс брюк-карго.– Пожалуй, лучше придумать план.
– План чего? – спрашивает Пит, складывая нож.
– Защиты,– отвечает Джим.– На тот случай, если эта срань вернется.
Когда они возвращаются, Лиам раздумывает, не сказать ли Джиму, что он с ним согласен. Потому что верит, что существо вернется, и знает, почему. Он видел, как оно сорвало доску с окна Генри, как Генри побежал к нему, размахивая руками, прося не стрелять, оставить ее в покое.
Вид этого… животного, монстра, кем бы оно ни было, превратил истории, которые рассказывал ему Генри, в правду. И если Генри говорил правду о ней, значит, он говорил правду и обо всем.
Существо хочет, чтобы они ушли.
Когда они входят в дом, Лиам закрывает входную дверь на засов. Не то чтобы это могло помочь, учитывая, что эта штука может ползать по дому, как паук-волк.
Но он все равно это делает.
Войдя в дом, он решает не рассказывать Джиму и другим о том, что говорил Генри. То, во что он верит. Пока что. Часть его не хочет, чтобы Джим, или Пит, раз уж на то пошло, знали, что монстр пытался вытащить Генри из комнаты. И о том, что тварь защищает вонючий кокон у них под ногами.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Лиам гадает, сохраняет ли эту информацию из соображений самосохранения – не хватало только, чтобы Джим и остальные считали его поехавшим, мать твою,– или из соображений защиты.
Если Джим узнает, то выбьет из Генри всю информацию. Потом убьет ту тварь в подвале. А потом и ее мать.
Лиам чешет лоб, потирает шишку за ухом, где медленно рассасывается осиный яд, унесенный естественным потоком крови. Он запутан, сбит с толку. Хрен разберет, как оказался в такой ситуации, но ныть уже поздно. Надо решить, что правильно, что неправильно, а что разумно.
Взять себя в руки и определиться, на чьей он стороне.
И твою мать, как же это сложно.
Часть восьмая: Самое худшее
1
В Южной Калифорнии зима приносит не снег и лед, а раннюю темноту. Жестокий сезон подгоняет дни, как озорных школьников, отбирая у серферов возможность поплавать подольше и заполняя автострады в час пик змеей с тысячью глаз из белых фар вместо металлического отражения сумеречного Сан-Диего, размазанного по бесконечным ряду сияющих автомобилей.
Люди в Южной Калифорнии выросли на солнечном свете, они дышат им так же, как загрязненным воздухом – каждый день, каждый час. Поэтому зимние месяцы раздражают, если попросту не бесят. Темнота в Калифорнии угнетает. Ее обитатели становятся неуверенными, почти неловкими, беспокойными. А когда зима наступает рано, прямо перед поездкой домой с работы или в конце скидочных часов в баре, она может даже вызвать жуткую тревогу у тех, кто привык видеть ярко-желтое солнце над головой как своего рода постоянное, очевидное божество.
В зимние месяцы ранняя ночь, кажется, погребает город заживо вместе с длинными пляжами, пригородами и холмами с густыми лесами, которые создают естественный восточный барьер для центра Сан-Диего. Когда ночной прилив накрывает город и его окраины, живущие там становятся более восприимчивыми к размышлениям, беспокойству или приступам рыданий; они будут стремиться ко сну, молясь побежденному богу солнца об утешении, о блаженстве бессознательного состояния, пока снова не вернется свет.
В доме Торнов Дэйву и Мэри приходится пережить еще одну холодную, сырую ночь без своего мальчика. Зная, что Генри где-то одинок и напуган, продрог от ранней темноты, нелюбимый, как самая холодная, самая далекая звезда.
К полуночи под действием снотворных Дэйв и Мэри засыпают в тепле и безопасности своей спальни, оставляя полицию и ФБР следить за их домом, телефоном и окрестностями. Оставляя саму ночь.
В квартире с двумя спальнями на третьем этаже недалеко от района газовых фонарей Сали Эспиноза сидит на диване и пьет третий бокал виски. Он выпил бы и четвертый, если бы в бутылке что-то осталось. Сали смотрит в телевизор, который в сотый раз показывает лица тех, кого разыскивает ФБР для допроса по делу о похищении десятилетнего Генри Торна. Несколько минут спустя пустой стакан падает на ковер, рука мужчины ослабевает и безвольно разжимается, поскольку ее хозяин спит.
Менее чем в двенадцати милях, на южной оконечности лесистой гряды, обозначенной как Национальный лес Кливленда, притаился ветхий домик, стоящий там по единственной причине – когда-то ему был присвоен статус исторического памятника избиравшимся на один срок конгрессменом, чей прадед укрывался там несколько дней более ста лет назад. Предка конгрессмена преследовали до самого дома военнослужащие Первого кавалерийского полка армии Союза, когда он пытался пересечь пустыню и отправиться сражаться на стороне конфедератов, базирующихся в Техасе. Он и еще трое мужчин прятались там вместе с хозяйкой дома, которую взяли в заложники – вдовой средних лет по имени Хелен Баттерфилд. Позже ее застрелили из-за ночной попытки к бегству – по словам сочувствующих, она хотела предупредить о мужчинах армию Союза.