Лиам слышит хлюпающий звук и удар металла о металл. Джим отступает назад и опускает голову, чтобы не удариться о поднятый капот. В свободной руке он держит что-то похожее на двух или трех тощих черных змей, едва различимых в свете фонарика. Он мягко закрывает капот, поворачивается и направляет луч фонаря в лицо Лиаму, ослепляя его.
Лиам поднимает руку, чтобы прикрыть лицо.
– Господи, чувак.
– Я хочу знать, замышляешь ли ты что-нибудь с этим ребенком. Пришли ли вы к какому-то пониманию, всекаешь? Не знаю, какой-то секретный пакт или договор,– невесело усмехается Джим.
– Может, перестанешь светить этой херней мне в лицо?
Раздается тихий щелчок, и свет гаснет. Контраст между ярким белым пятном и полной темнотой выводит его из равновесия, и его глаза начинают медленно привыкать. Если он сейчас на меня набросится, я ни черта с этим не сделаю.
– Отлично,– говорит Лиам, решив разрядить обстановку,– теперь я ослеп.
– Давай выйдем. Закончим обход. Как там это называют? «Пройтись»?
– Да, кажется,– говорит Лиам и выходит на улицу, где мягкий лунный свет возвращает всему фокус; зазубренным верхушкам деревьев и серому корпусу мертвого дома.– Могу я спросить, почему ты только что выдернул провода из «пинто»?
Джим начинает уходить обратно к дому, и Лиам следует за ним.
– Дженни и Грег подумывают смыться. Ну, сбежать ночью. Как юные влюбленные или вероломные воры.
Лиам чувствует, как учащается сердцебиение.
– С парнем?
Джим качает головой, лучик отраженного лунного света танцует на его блестящем затылке.
– Нет, просто свалить. Им не нравятся все эти… – Джим машет своей ручищей в сторону леса,– странности. И это было еще до того, как появилась эта тварь, лазая по дому и пугая до чертиков. Слава богу, что они не вышли. А если бы увидели? Наверняка бы уже давно ушли.
Джим поднимает провода и встряхивает. Как будто безмолвно говорит: «Ну, теперь этому не бывать».
– А что насчет «дастера»?
– Ключи от него у меня, так что все нормально,– Джим похлопывает себя по переднему карману, затем тяжело вздыхает. В каком-то смысле это напоминает Лиаму о Генри и его тяжелых стариковских вздохах.– В любом случае, они никуда не денутся. Я отдам их Питу, когда мы поедем на сделку, но не раньше. Такое чувство, что тут никто не хочет выиграть.
– Ну, Джим, в их защиту скажу, что это была странная пара дней. И многое не поддается объяснению.
Джим внезапно поворачивается, и Лиам останавливается, едва не столкнувшись носом с его подбородком.
– Про это я и говорю, Лиам,– мягко, словно умоляя, говорит Джим.– Все должны сосредоточиться на работе. Все остальное – чушь собачья. Главное – это ребенок и сумка с деньгами, понимаешь?
Лиам кивает.
– Да, понимаю. Поэтому я и здесь. И поэтому немного сбит с толку твоими вопросами.
Джим опускает голову, словно размышляя. Когда он поднимает ее снова, на его лице широкая зубастая улыбка. Он кладет большую руку на плечо Лиама и сжимает достаточно сильно, чтобы продемонстрировать свою силу, но не настолько, чтобы причинить боль.
– Потому что я больше никому не доверяю, Лиам. Ни Грегу, ни его скользкой младшей сестричке, ни этому тупому мексикашке, ни малышу, ни тебе, брат мой. А тебе я доверял всегда.
– Джим,– отзывается Лиам,– ты можешь мне доверять. Я на сто процентов в деле. Проехал полстраны, чтобы выполнить работу, и поэтому собираюсь убедиться, что все пойдет по плану. Если остались только мы с тобой, ну, так тому и быть. Но я обещаю тебе, что не сольюсь. Ясно?
Джим убирает руку с плеча Лиама, поднимает глаза, чтобы изучить крышу, как будто убеждаясь, что над ними нет никаких крадущихся теней.
– А что насчет парня? – спрашивает Джим.– Что, если я решу поджечь его маленькую коричневую жопу? У тебя будут с этим проблемы?
Лиам знает, что лучше не колебаться.
– Нет. Никаких проблем. Что бы ты ни решил, я в деле.
Джим опускает глаза, вопросительно смотрит на Лиама, а затем снова улыбается. На этот раз улыбка смягчает черты его лица: рот менее зловещий, глаза ярче.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
– Молодец,– говорит он и заключает Лиама в крепкие, быстрые объятия.
– Боже,– говорит Лиам, и Джим отпускает его со смешком.
– Черт, чувак, я не знаю,– продолжает он и начинает медленно идти к дому.– Может, я и сам немного выбит из колеи, понимаешь? Уж очень много неприятностей. Слишком много приходится думать.
– Да забей. У нас все в порядке,– с облегчением говорит Лиам.
Они бок о бок обходят оставшуюся часть дома, оба отмечая, что двери подвала закрыты, а в окрестностях нет никаких призрачных существ, мечущихся в рассеянных длинных тенях.
Несмотря на свежий воздух и отвращение, которое он испытывает к дому, Лиам рад вернуться внутрь. Ему холодно, и он устал.
Явная ложь отнимает много сил.
На опушке леса сгорбленная фигура наблюдает, как двое мужчин идут к сараю, заходят внутрь, затем идут дальше, в конце концов исчезая за домом.
Она ждет, не двигаясь.
Через несколько минут они появляются снова.
Наконец, они заходят внутрь, закрывают дверной проем.
А она все ждет.
Через несколько мгновений существо зачерпывает горсть земли.
Она прижимает сомкнутые ладони ко рту и говорит быстро, тихо, в течение нескольких минут. Ее теплое дыхание наполняет смятый комок до тех пор, пока она не чувствует, как из почвы выходит жизнь.
Насекомые, которых она оживила, неистовы, нетерпеливы. Она продолжает говорить в ладони, во временную тюрьму для новорожденных жучков, пока их возбужденное движение не замедлится, а затем и вовсе не прекратится. Заклинание продолжается еще несколько минут, пока существа не заражаются ее духом, ее повелением.
Только тогда она разжимает свои длинные пальцы и опускает открытые ладони на землю.
Пять взрослых тараканов отползают от нее по грязи и между зарослями высокой сухой травы к дому. К тем, кто спит и ничего не подозревает.
4
Дэйв спит, но его разум неспокоен, встревожен. Мэри наконец убедила его принять одну из своих таблеток, и после десяти минут в постели, абсолютно уверенный, что препарат не окажет никакого эффекта, он крепко засыпает.
Отправляясь в бессознательный мир грез.
Он все глубже и глубже погружается в столь необходимую фазу сна, химические вещества препарата тянут его вниз, как тяжелый якорь, сквозь плотные слои сна, температура его тела неуклонно падает, мозговые волны замедляются, расширяются, а потом…
Дэйв летит.
Он не чувствует своего тела. Когда смотрит на себя сверху вниз, то не видит своих рук, ступней, голеней или груди, как будто он невидим. Дух. У него нет ощущений комфорта или дискомфорта, тепла или холода. Хотя он движется с огромной скоростью, но не чувствует прикосновения воздуха к коже, у него нет ощущения движения. Если бы он не видел, как мир вертится вокруг него, ему могло бы показаться, что он замер, неподвижен в замкнутом пространстве, безразличен к окружающему, а скользящая земля – не что иное, как всеобъемлющая проекция.
Но часть его знает, что это не проекция, что все реально. Дэйв смотрит вдаль, на яркий горячий свет солнца на западе, на раскаленный красный диск, парящий над острым, как бритва, голубым горизонтом океана, застывшего во времени – огромное водное пространство, неподвижное, как фотография; кинопленка, застрявшая на одном кадре. Здесь нет ни лодок, ни людей на пляжах, ни далеких нефтяных вышек, ни черных запятых птиц в небе. Ни волн, ни звука.
Под ним – в тысяче футов между ним и сушей – холодно течет ландшафт, похожий на медленно текущую реку городских сетей, изломанных зеленых холмов и пустынных шоссе, которые тянутся к северному горизонту, как серые ленты, небрежно раскатанные по земле.
Дэйв зажмуривается, затем открывает глаза, когда мир внизу наклоняется, затем кренится, будто на кончике детского волчка под конец вращения, и движения становятся все более и более беспорядочными, пока Дэйв не теряет всякое представление о верхе и низе, востоке и западе. Пространство сжимается до точки, и он устремляется сквозь размытую воронку к единственному пятнышку света, притягивающему его подобно гравитации, словно его толкают вниз с большой высоты. Он напуган, скрещивает невидимые руки перед глазами и кричит.