Тут бабушка громко расхохоталась, от души. Ее смех звучал молодо и бодро, так что я поверила, что раньше это была совсем другая женщина, не только юная, но и веселая, жизнерадостная. Я привыкла видеть одного человека, а теперь передо мной была совсем другая бабушка. И мне захотелось послушать еще о событиях той одиозной ночи.
— Твоя выходка имела последствия?
— Слушай дальше… Чеме Моралису не было до меня никакого дела. Я думаю, он и не смотрел на меня, потому что все время пытался охмурить совсем другую девушку в конце зала. Ну, а твой дедушка поднялся и подошел поближе, чтобы рассмотреть меня. Он так и простоял все время с сигаретой в руках, но не курил, не двигался, просто стоял и смотрел на меня пристально, как будто не мог сделать что-то большее. Я знаю об этом, потому что мне так рассказывала на следующий день Мариса. Он в тот момент не видел ничего, кроме моей груди. Так что я плясала, а он смотрел. Потом я вдруг оступилась, видимо, поняв, что не знаю ничего о том сеньоре, который стоит и смотрит на меня так робко. И я бы упала ничком на пол, если бы он не подхватил меня на руки. В таком положении мы оставались больше минуты, мои колени были прижаты к краю стола, тело вытянуто вперед, а он стоял на ногах передо мной, поддерживая меня… И что? Ничего!
Когда я в этот момент внимательно посмотрела на бабушку, видно было, что она находится в мире воспоминаний, она радовалась, как маленький ребенок, что может рассказать об этом мне.
— Что случилось? — спросила я, мне было интересно, чем закончилась эта история.
— Ничего, всякие глупости… — ответила она очень тихо, качая головой.
— Давай, бабушка, расскажи мне, пожалуйста.
Она улыбнулась, немного покраснела. Я спросила себя, каково это — рассказывать кому-то о том, как в молодости голой танцевала на столе в кафе. Я боялась, как бы она не передумала рассказывать дальше.
— Очень хорошо, — сказала я, решив разыграть последнюю козырную карту. — Если ты мне не расскажешь, я могу подумать, что дедушка изнасиловал тебя прямо на столе, или что-нибудь похуже…
Мои слова оказали нужное действие. Наверное, они прозвучали очень грубо, хотя я говорила шутя. Реакция бабушки была молниеносной.
— Никогда не говори этого, Малена, даже в шутку. Слышишь меня? Твоему дедушке никогда не могла прийти в голову подобная мысль, он не был способен ни на что подобное.
— Хорошо, тогда расскажи мне, что произошло.
— Ничего особенного, глупости.
— Глупости бывают разными.
— Ты права, но я тебе не стану рассказывать. И знаешь почему?
— Нет.
— Потому что не хочу.
— Пожалуйста, бабушка, пожалуйста, пожалуйста… Если не расскажешь, то я буду повторять «пожалуйста» до самого утра.
— Ну, если так… Ладно… Хорошо… Это был один миг, все произошло так быстро, но он… Хорошо, он меня оцарапал… — После этих слов бабушка густо покраснела. — Он оцарапал мне соски ногтями больших пальцев. Если бы мы были наедине, то, наверное, что-то могло бы произойти. Но мы остановились, хотя я очень хорошо отдавала себе отчет, что мы были готовы зайти дальше. Я знаю, ты думаешь, что я вру, но больше между нами тогда ничего не произошло.
Дабы развеять ее подозрения, я решила отделаться детской формулой, чтобы показать, что и я тоже не вру.
— Я верю, — заявила я.
— Точно?
— Конечно!
Бабушка вздохнула.
— Мне кажется, что это очень веселая история, бабушка.
— Да, так и было… — согласилась она, улыбаясь так, что мне показалось, что тогда она специально упала в его руки. — Немного странная история, почти невероятная, но лучше этого в моей жизни ничего не было.
— А что произошло потом? Он проводил тебя домой?
— Нет. Он хотел проводить меня, но я не позволила, и вовсе не потому, что боялась, что он меня изнасилует, как ты только что подумала. Просто я должна была вернуться домой с теми же людьми, с которыми уходила, — с братом и сестрой Фернандес Перес, детьми друга моего отца, который разрешил им пользоваться своей машиной. Если бы я пришла не с ними, папа меня наказал бы и посадил под домашний арест, я сидела бы дома пару месяцев.
— Тогда как же вы снова увиделись?
— Три дня спустя. Я вернулась с учебы и встретилась с Хайме, он сидел в кресле. Это кресло всегда было занято, потому что к нам в дом часто заходили друзья моего отца, все они были юристами и приходили к нам обедать. Отец представил нас очень формально, Хайме протянул мне руку, и я ее пожала. Тогда я страшно боялась, что история с чарльстоном может всплыть, что кто-то может рассказать папе или Элене… Мои друзья не были опасны в этом смысле. Они были студентами Школы изящных искусств, как Альфонсо, автор картины в моей комнате, а еще среди моих друзей были поэты, журналисты и другие ребята этого сорта, люди богемы, как их иногда называют. Почти все они тогда жили с родителями, так что понимали мои опасения. Они никогда бы никому ничего не рассказали, но встреча с Хайме в тот день в присутствии отца меня здорово напугала. Я старалась успокоиться, а потому села в уголке, после того как со всеми поздоровалась.
— Но он тебя не выдал, верно?
Бабушка улыбнулась, почувствовав мое волнение.
— Нет, он никому ничего не сказал… Он только смотрел на меня с циничной улыбкой, которая нервировала меня и которая, как мне тогда казалось, говорила больше любых слов. Ты меня понимаешь? Потом он громко сказал, что очень рад видеть меня, что мой отец рассказывал ему о моем интересе к истории Средних веков и что заниматься историей Испании очень интересно… Папа внимательно следил за нашим разговором, а потом сказал, что однажды мы уже встречались в судебной палате, но Хайме покачал головой и сказал, что не помнит, чтобы видел меня раньше. Теперь уже улыбалась я, даже не сознавая этого. Он меня не пугал, и это меня настораживало, потому что всегда, не знаю почему, я побаивалась мужчин… После обеда мы вышли с ним в коридор, и он прошептал мне на ухо: «Надеюсь, вас не оскорбит, если я признаюсь, что вы мне понравились в нашу прошлую встречу больше, чем сегодня…» Я рассмеялась и посмотрела на него. А потом удивилась тому, что слова этого мужчины не смутили меня, потому что я немного стеснялась приближаться к мужчинам, которые приставали к женщинам. Когда он ушел, я сказала себе: «Ни стыда, ни страха, ни сожаления, Солита, он должен быть мужчиной твоей жизни».
* * *
Дедушка Хайме тоже не был красивым мужчиной в привычном смысле этого слова. Когда я рассматривала его фотографии в старых альбомах, которые бабушка принесла в гостиную из тайника (она меня туда не пускала), я нашла в его лице черты, общие с чертами моего отца. Мой папа был похож на дедушку, но одни и те же черты казались на отцовском лице совершеннее, чем у дедушки. Дедушка был очень высоким, широкоплечим, хорошо сложенным мужчиной, но, как мне казалось, слишком крупным, хотя бабушка так не считала. Ей он нравился, если судить по тому, с каким энтузиазмом она рассказала о том, что при весе в сто килограммов он никогда не был толстым. Мой дедушка был менее всего похож на интеллектуала-шахматиста. У него были темные вьющиеся волосы, широкое лицо, волевая квадратная челюсть (его лицо, казалось, высечено из камня), длинная, но очень крепкая шея. Дедушка, без сомнения, был привлекательным мужчиной, по его виду невозможно было поверить в то, что он психолог, но этот парадокс с годами раскрывался: седина в его волосах стала прекрасным дополнением к скептическому выражению его лица.