Сверхрадость превратилась (для меня) в сверхболь[429].
304. А. И. Пантелеев — Л. К. Чуковской
Ленинград. 12.XII.69.
Дорогая Лидочка!
Я сочинил Вам письмо, как раз писал о том, что, не надеясь на обязательность почты, ищу надежной оказии, чтобы переслать Вам копию последнего письма К. И., когда позвонила Люша, и через два часа сама эта милая Оказия сидела у меня в кабинете и рассказывала о событиях, вести о которых к нам, в провинцию, доходили в столь фантастическом искажении, преувеличении и столь радужно приукрашенные, что грустно было после этого слушать холодную правду фактов.
Лидочка, мне грустно было читать, что Вы развинтились, выключились из работы. Все наладится, войдет в колею. Пишите и Ахматову и «Молодого Чуковского»! Не откладывайте, не ждите исчезновения объективных помех, — распишетесь, тогда и помех не будет.
А это вот цитата из моего непосланного письма:
«Дикими слухами полна не только Ваша столичная, но и наша, провинциальная жизнь. То сообщат тебе, будто бы 70 писателей и 350 вольных обратились с протестом в Союз. То вдруг кто-нибудь „своими ушами“ услышит, что Леонид Леонов обратился с открытым письмом к Луи Арагону — с просьбой вступиться за попранную честь русской литературы[430]. А то, что В. Каверин пришел в союз и, положив на стол свой писательский билет, „молча вышел“…
И тому подобный бред».
А письмо, которое я послал в Правление, адресовано именно Правлению. В нем нет (мне кажется, нет) слов резких, оскорбительных, задевающих достоинство и т. п. Цель письма — заставить читающих задуматься и — как максимум — одуматься. (Перечитал и устыдился наивности своей.)
305. Л. К. Чуковская — А. И. Пантелееву
18.12 69.
Дорогой Алексей Иванович.
Езжу в Переделкино. В доме невыносимо, на могиле легче. Там крест и снег. В доме решилась наконец впервые подняться наверх — не в кабинет его, а в соседнюю комнату, где он всегда завтракал, где книги и машинка. Пока глядела в окна и на диван, кресло, стол и фотографии, все было ничего — но когда я увидела на вешалке его зеленую рабочую куртку и халат; да еще в куртке в кармане гребешочек — тут я взвыла и бросилась вниз по лестнице. Хорошо, что я была совсем одна в доме и меня никто не видал и не слыхал.
Комиссии по наследию до сих пор нет. Не могут найти председателя.
Имя мое снимают уже под второй публикацией статей К. И., с совершенной откровенностью сообщая, что если я не согласна — статья К. И. не пойдет[431]. Я, разумеется, согласна. Один раз потребовали даже письменное заявление: «прошу снять мое имя». Я написала.
Выясняется, что я никогда не была знакома с двумя лицами: с Анной Ахматовой и Корнеем Чуковским.
Не знаю, как насчет С. Я. Маршака: мои воспоминания в наборе.
Будьте здоровы.
306. Л. К. Чуковская — А. И. Пантелееву
30/XII 69.
Дорогой Алексей Иванович.
Я с большим трудом одолеваю горе, то есть не одолеваю, а работаю несмотря на. Одолеть его, видимо, нельзя. Но стараюсь хотя бы не плакать, потому что зрения и так осталось мало.
_____________________
Внешние дела таковы: ждем № 1 «Юности», где должна быть подготовленная мною статья К. И.[432] (т. е. последнее выступление по радио) и какой-то № «Литературной России», где его, подготовленная мною, замечательная статья: как он писал свои сказки. В обоих местах имя мое (публикатора) снято. Редактор газеты[433], к которому ездила Люша, объяснял ей, что он снимает мое имя не потому, что ему кто-то велел «наверху», а потому что так поступить ему велит его собственная совесть коммуниста.
На днях Люша звонила в Союз Воронкову осведомиться насчет Комиссии по наследию, и он почему-то кричал на нее 10 минут, пока она не догадалась повесить трубку. В чем тут дело — не пойму.
_____________________
Из «Советского Писателя» мне возвращают мои воспоминания о С. Я. — ну тут я их винить не могу. Перед самой сдачей в набор Б. И. Соловьев (недреманное око Лесючевского и Карповой) потребовал, чтобы я сняла 2 абзаца
1) о разгроме редакции в 37–39, о гибели людей и книг;
2) о том, как после смерти Сталина, после статьи Ю. Германа, после возвращения книг, С. Я. сказал мне: «Словно замурованную дверь открыли»[434].
Я заявила, что этих абзацев не сниму.
Мне звонили Паперный, Элик, редакторы… Очень мне было тяжело и неприятно. Соловьев предлагал вместо: «работа была грубо оборвана» — «ряды сотрудников несколько поредели»; имена погибших — вон; вместо «книги исчезли с полок на 2 десятилетия» — «на некоторое время», а насчет замурованной двери совсем нельзя. (Хотя она отворилась!)
Я сказала: тогда верните мне статью.
Завредакцией: «Неужели нельзя сесть рядом и найти смягченный вариант».
— Можно было бы, если бы у нас с Б. И. Соловьевым не были разные цели, — ответила я. — Он хочет, чтоб об этом времени писалось возможно туманней, а я — возможно яснее и ярче. Как же мы найдем общий вариант?
Теперь у меня уже никакой связи ни с одним издательством не осталось. Если не считать Лениздатской Ахматовой, о которой можно сказать так:
«Керосину нет и неизвестно».
_____________________
Не думайте, пожалуйста, что этот сорт бед меня сильно огорчает. Нет, к ним я всегда готова, они ожиданны и закономерны. И на фоне горя они мелки, да и вокруг слишком много настоящих горь. Свежих.
_____________________
Помните, Соловьев дружил с Фишем, они всегда ходили вместе, и С. Я. говорил:
— Вот идет Соловьев и его фишущая машинка.
307. А. И. Пантелеев — Л. К. Чуковской
Комарово. 5.2.70.
Дорогая Лидочка!
Давно не писал Вам, был очень огорчен свинским отношением Детгиза к имени и к памяти Корнея Ивановича. О себе, т. е. о свинском отношении ко мне, я уже не говорю. Я не видел макета первого тома[435], не видел (не показали) рисунков, оглавления, примечаний. И вдруг мне присылают сигнал. И я в ужасе: нигде — ни на титульном листе, ни даже в оглавлении не сказано, что вступительную статью написал К. И. Чуковский. Только курсив под самой статьей.
В гневе тотчас пишу директору и редакторше с требованием переклеить первые или последние страницы — хотя бы за мой счет. Директор не ответил, а редакторша звонила Элико, сказала, что в основном тираже ошибка будет исправлена.
Вчера я получил письмо от читательницы из Москвы, пишет, что получила в магазине первый том. Сам я книги не видел, боюсь, что никаких исправлений не сделали, просто не успели (а скорее — не захотели).
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});