…Люда, жена Крушенца, артистка агитбригады, полулежа на диване, зубрила какую-то роль. Увидев мужа и незнакомку, одетую во все лапландское, меховое и мешковатое, явную деревенщину, она сказала небрежно, проформы ради:
— Извините, что я — такая домашняя. Фасониться некогда, — и продолжала зубрить. На ней был пестрый ситцевый халатец, искусственно-золотистые волосы накручены на бумажные жгутики.
— Ничего, мы извиним, — сказал Крушенец. — Верно, Ксандра?
— Да, конечно.
— Знакомьтесь! — Крушенец подвел Ксандру к жене.
— Та самая? — поднявшись, спросила Люда.
— Самая, самая, — подтвердил Крушенец.
— Очень, очень приятно. — Люда протянула Ксандре обе руки. — Мой муж часто вспоминает вас и так расписал, что я узнала бы где угодно. Вы вошли, и я сразу подумала: она. Раздевайтесь! — и начала помогать Ксандре стягивать верхнюю одежду, сшитую без застежек и потому неудобную для одевания и раздевания.
— Ну, Люда, оставляю гостью на твое попечение, — сказал Крушенец и ушел в свое учреждение.
— И как же ваш муж вспоминает меня? — спросила Ксандра.
— Самым лестным образом, как героическую девушку.
— Слишком лестно, не по заслугам. В таком случае каждая лапландская учительница — героиня.
— Так и есть.
— Какая героиня!.. — Ксандра поморщилась. — Шкраб, и только. Так и в бумажках из отдела образования пишут: шкраб.
— Не надо скромничать. Мы, русские, слишком скромны. Учитесь уважать себя. И другие станут уважать больше. — Люда села на диван, усадила рядом с собой Ксандру, протянула раскрытую коробку папирос «Сафо».
— Спасибо, не курю. Лапландской учительнице нельзя курить.
— Почему?
— Кругом почти все курят. А если еще и сама — нечем будет дышать.
Люда отложила папиросы, потянула носом воздух и сказала тихо, для себя:
— Странно.
Ксандра больше повернулась к ней и спросила:
— Что — странно?
— Ладно, скажу. Но условие: не обижайся. Я не верю, что ты не куришь. От тебя пахнет дымом, как от курильщика.
— Неужели так сильно? — удивилась Ксандра. — Я чувствую, но не так, чтобы…
— Разит. — Люда обняла ненадолго Ксандру и тем временем обнюхала у нее плечи и рукава платья, головной платок, косу. — Разит от всей.
— И все-таки я не курю. Знать, пропахла, продымилась от лопарских туп, от трубок. Вот еще напасть! А я хотела посмотреть в городе какой-нибудь спектакль, послушать концерт. Куда уж такой. — Ксандра передернула плечами и фукнула: — Ф-фу! Какая пакость — дым, табак. Надо проветрить все.
— На дворе, — подсказала Люда. — Мы и сушим и проветриваем там. — Она поманила Ксандру к окну на двор, где сушилось на морозе белье. — Видишь рядом с бельем пустые веревки? Это наши. Можешь занимать. Но подежурь, пока проветривается. Я не ручаюсь за честность всех наших граждан.
Ксандра перебрала и перенюхала все, что было у нее в чемодане, но себе уже не доверяла, ей казалось, что от всего разит табачным дымом, и для проверки попросила Люду перенюхать. Та сделала это охотно; она любила рыться в женских тряпках. Все, что можно, растянули во дворе на веревках. Потом Ксандра оделась в проветренное, а снятое растянула по веревкам. Но и вся эта длинная, кропотливая операция не выжила весь чад, он сохранился в каких-то тайниках. Наряду с этим ослабевшим чадом стало заметно, что и коса у Ксандры пропахла дымом. Люда советовала расплести и походить так. Она приложила ее к своим волосам, тоже ягельно-светлым, и спросила:
— Чем красишь?
— Ничем.
— Завидую.
— Чему?
— И спокойно и красиво.
Первобытно нетронутые волосы Ксандры и на взгляд и на ощупь были прекрасней волос Люды, вымытых перекисью водорода.
— Почему не острижешься? — спросила она, втайне желая обезобразить Ксандру.
— Не вижу надобности.
— Теперь не принято носить так. Косы, кольца, серьги — мещанство, даже хуже — буржуазность.
— Мой отец, старый революционер, подпольщик, считает, что коса — лучшее украшение женщины во все времена, при всяких режимах.
— У меня тоже была. Но на меня так насели стриженки, что пришлось расстаться. Я остриглась, но крашусь и немножко подвиваюсь. И на это глядят косо, говорят, надо быть естественной, как мать родила.
— Коса — сама естественность, сама природа, а стрижка — уже искусственность, — заметила Ксандра.
Люда досадливо сморщила лицо, замахала руками:
— Кто их поймет, наших законодательниц. Сами они — не мужик, не баба.
Чтобы выжить из косы табачный запах, Ксандра решила вымыться в бане. Шла неохотно, огорченная, а вернулась счастливая. Какая прелесть настоящая баня рядом с той, что устраивала она в куваксе! Ради нее одной можно ездить в Мурманск.
Вечером ходила на концерт, который давала железнодорожникам агитбригада. Там пели хором сначала «Интернационал», затем «Спускается солнце за степи», «Дубинушку»… Декламировали хором же «Левый марш», «Главную улицу». Крушенец, где надо, дирижировал.
Люда прочитала «Злоумышленника» А. Чехова. Были еще и другие номера.
Ксандру поразило сходство мурманского репертуара с тем, какой исполнялся на концертах в ее родном городке. Она слушала рассеянно, голова была занята обдумыванием, что просить в отделе образования. Вспоминалась мать с ее списком — «уложением» от всего любящего сердца. Шевелилась жалость, что «уложение», казавшееся тогда бесконечным, было коротко.
Утром Ксандра побежала в ОНО. Каменно-спокойная, неприступная Крепость (Ксандра так назвала для себя заведующую) встретила ее теплей вчерашнего, пригласила сесть, дала лист бумаги, карандаш и сказала:
— Напиши все, что нужно!
Накануне Крушенец сказал ей, что Ксандра расплакалась, и Крепость испугалась, что девчонка может убежать. Таких было не мало. Просматривая список, она кое-что — новое школьное здание, парты — сразу зачеркнула:
— Пока невозможно. В первую очередь будем делать для больших населенных пунктов.
Кое над чем задумывалась коротко и затем решительно либо черкала, либо говорила: «Сделаем, сделаем», — старательно избегая слова «поможем». Почистив список, она повела допрос:
— Зачем вам сто метров парусины?
Ксандра рассказала, как делала из парусины баню. А больше это невозможно: парусина чужая и дряхлая, рвется.
— Баня — не наше дело. О ней пусть заботятся медики, — сказала Крепость.
— Ближайший медик-фельдшер живет за сто верст от нашего поселка, еще ни разу не бывал в нем, и неизвестно, когда приедет, — уведомила Ксандра. — Как прикажете мне, ждать его или пускать ребятишек в школу немытыми, вшивыми?
— Ладно, помо… — и, спохватившись, сердито: — Сделаем. А зачем фанера?
— Сами сколотим какие-нибудь столы. До ваших парт.
— А голландская сажа и олифа?
— Покрасить эти столы.
Убедившись, что все просимое действительно необходимо школе, Крепость написала и вручила Ксандре кучу отношений в самые разнообразные учреждения города. Все они в самом главном были сходны: подотдел сельских школ Мурманского областного отдела народного образования просит отпустить для веселоозерской школы… дальше шло наименование просимого. Ниже — подпись и печать.
— Вот все, что могу, — сказала Крепость, подавая бумажки. — Остальное зависит от вас.
— Я не понимаю, что зависит от меня, — призналась Ксандра.
— Никто ничего не обязан нам. И откажут или отпустят, чего и сколько — зависит от вашего умения просить, от вашей настойчивости, от вашего обаяния.
— А если пойдете вы? — спросила Ксандра.
— Наверняка дадут меньше: я уже столько раз просила, что стала для всех как бельмо на глазу. Идите и просите, не стыдясь! Не себе ведь просите.
Ксандра пересчитала бумажки: было их полтора десятка.
— Откуда лучше начинать? — спросила она.
Крепость сложила бумажки так, чтобы при обходе получилась одна линия, без больших крюков в сторону, без возвратов назад.
Первым учреждением на дороге межведомственных скитаний был стройотдел порта, сам еще недостроенный. Во мраке полярной ночи, перемешанном с густым туманом от незамерзающего залива, Ксандра много раз спотыкалась и натыкалась на развалы бревен, досок, кирпича, пока нашла вход в здание. Там пришлось досадно долго стоять в очереди к начальнику и после этого получить отказ.
— Обращаетесь не по адресу, — сказал бравый усач в матросской форме, мельком взглянув только на бумажку и не поднимая глаз на того, кто подавал ее. — У школ есть свой хозяин.
Не зная, как еще просить, Ксандра вышла. Следующим учреждением было управление порта. Снова поиски в темноте, блуждание среди груд строительного материала, прыганье через канавы и ямы, почему-то незаваленные, снова долгое ожидание допуска к начальнику и снова отказ: