У Глебовой души девиантных порывов не осталось.
Он даже не был уверен, уцелела ли эта душа вовсе.
– А потому быть тебе, друг мой, и дальше женатым, а еще отчет писать по ритуалу. И по школе, особенно, что касается вопроса, почему она вдруг в твоем доме разместилась, хотя выделены были совсем другие территории…
– Так…
Земляной развел руками.
– Я объяснял, но Курагин… такой Курагин. Заявил, что мы, в отличие от Анны, сами два придурка, а потому ничего-то он нам компенсировать не станет, и дом придется отстраивать за свой счет.
– Дом?
– Посекло маленько картечью. Эти идиоты пушчонку прикупили. Ею ворота и высадили. Потом к дому… а там хрень такая началась. Я твой зов уловил, и пробой тоже, но тут же не дернешься. Толпа в резонансе, а мы в заднице, потому что уходить нельзя, а искажения уже идут. Даниловский тьму поднял, я границу свернул, чтобы до нас не дотянулось. Тут детишки… в общем, рановато им еще с тьмой работать. Я сам чуть не поседел, когда они свое творить стали. Материализация, мать его, личных страхов в нестабильном поле. Так что… теория, теория и еще раз теория. Я их… из подвала не выпущу, пока они наизусть не расскажут, почему нельзя кошмары воплощать!
Он зябко повел плечами.
– Я в их возрасте…
– Доводил Деда.
– Это да… это верно… он, к слову, отписался нашим. Велел явиться. А Деду, сам знаешь, перечить не посмеют. В общем, есть идея открыть школы не только здесь. Одна под Петергофом станет, еще одна на Северах, тамошний генерал-губернатор, оказывается, давно челобитные шлет, готов взять на себя и содержание, и обеспечение, и вообще на руках носить и в пятки целовать.
Пятка зачесалась.
Левая.
И зуд перешел на правую, и Глеб совершенно по-детски обрадовался, что вовсе способен его ощущать. Зуд означал, что чувствительность сохранилась, а если так, то рано или поздно, но он встанет на ноги.
Встанет всенепременно.
– Будешь ерзать, по лбу дам, – мрачно заметил Земляной. – Я вот на Север ехать не хочу, даже если пятки целовать станут… но, похоже, придется, потому как твой дом… он маленько просел. Но это не из-за нас! Пробой виноват! Подвалы-то общие, фундаменты связаны, у Анны вон половина обрушилась. А к нам, стало быть, эхом… надо будет полностью отстраиваться.
Плохо.
И Анна наверняка расстроилась, причем не столько из-за дома, сколько из-за растений, которые в нем погибли. Их ведь, в отличие от людей, вытаскивать не стали. А еще оранжерея…
– Короче, если подумать, то… все не так уж и плохо, – Земляной подушечку вновь поправил. – Ты, главное, выбирайся… а то я ж один с ними… Даниловский в директора идти не желает, а без директора работы нет. Документы подписывать некому, печать опять же… правда, она немножко потерялась, но ты ж артефактор, новую сработаешь…
– Елена?
– Пыталась сбежать, когда… и заблудилась маленько. Во тьме. А там, сам понимаешь…
Глеб понимал. Нестабильное поле, которое чувствительно к малейшим проявлениям силы. И чужие кошмары, обретшие плоть.
– Мы ее нашли, только… лечат ее тут. Обещают, что… но Николай зол. Сам понимаешь, я не могу молчать, когда он спрашивает.
Земляной отвернулся.
– Если решат, что она… в своем уме, то будет суд.
Совесть молчала.
Странно, что совесть молчала. Глеб навестит сестру. Позже. Когда сумеет встать.
– Сколько я… тут?
– Две недели уже. Чуть больше, – Алексашка выдохнул, явно ожидал иных вопросов. Но… Глеб потом. Сам. Встанет. Дойдет. Посмотрит.
Поговорит?
Правда, разговоры с родней у него как-то не получались.
– Шкатулка. Музыкальная. В моем кабинете.
– Что? А… да, твой кабинет еще целый. Только стена треснула слегка. Я там защиту поставил.
Глеб кивнул.
– Принеси. И инструмент.
– Думаешь?
– Принеси.
Он пошевелил пальцами, убеждаясь, что те двигаются. Правда, плохо и ощущения премерзейшие, но все же… все же…
…шкатулку доставили в тот же день.
Глава 37
Анна чувствовала себя до крайности неловко. И эта неловкость мешала. Она заставляла то и дело озираться в поисках, если не зеркала, то хоть какой-то поверхности, в которой Анна могла бы увидеть свое отражение и убедиться, что выглядит должным образом.
Что серое платье не измялось.
Пояс не сбился.
Украшения не поблекли, да и…
– Успокойтесь, – Его императорское Высочество позволил себе улыбнуться. – Вы прекрасны.
– А врать нехорошо.
Его императорское Высочество подняли руки, признавая правоту Анны. Прекрасной она никогда не была. И сейчас не станет.
И…
…в доме градоправителя ныне тихо. Прислуга и та старается быть незаметною, но выходит у нее не слишком хорошо. Не хватает дворцовой сноровки.
– Не стоит волноваться, за вашим супругом присматривают. И поверьте, он в хороших руках, – Его императорское Высочество велено было звать по имени, но у Анны не получалось, как не получалось поверить, что человек, сидящий напротив, ее брат. А вот тот смурного вида мужчина, в котором ныне не осталось ничего-то, похожего на собственные портреты, ибо присутствовал он в городе инкогнито, представляясь дядькою царевича, – отец.
Анны.
И Анны в том числе.
Но она все же отвела взгляд от серебряного подноса, в котором ее отражение было некрасивым, каким-то блеклым.
А дверь закрылась.
И поднялся купол, запирая комнату и людей, в ней сидящих.
– Все-таки вам стоит улыбнуться, – Николай сам разлил чай и подал хрупкую чашку. У Анны рука дрогнула, когда случайно коснулась она теплых пальцев. Дрогнула и все же удержала. – Осторожней…
Она постарается.
Она поставит чашку на блюдце и вспомнит в очередной раз об осанке, может быть, пожалеет, что корсеты остались в прошлом. В какой-то мере в корсете осанку держать легче.
Она вздохнет, про себя. И скажет что-то пустое, про погоду или природу… эта встреча мало отличалась от вчерашней и позавчерашней, и даже в доме люди больше не удивлялись этим вот странным полуденным чаепитиям.
Разве что слухи пошли…
…конечно, Его императорское Высочество выбрали новую фаворитку. О вкусах не спорят, тем паче высочайших. Она старовата и странновата, но возможно, Его императорское Высочество устали от изысканных дам, вот и потянуло на приключения.
Приключения мужчинам по нраву.
– Успокойтесь, – пальцы Анны накрыла теплая ладонь. – Я надеялся, что вы ко мне привыкнете, но получилось… не слишком хорошо.
– Мне жаль.
– Мне тоже, – Николай поцеловал руку и отпустил. – Но знаете, в этих слухах есть своя доля правды. Не будь вы моей сестрой, я бы увлекся.
Улыбка получилась вымученной.
– Вы зря думаете, что вы не красивы. Красивы и весьма, просто красота бывает разной. А люди часто оказываются слепы. Однако сегодня я пригласил вас не за тем.
…Его императорское Величество, до того перебиравшее бумаги, оные отложило.
– Признаю, что, узнав о наличии родственников, я не слишком обрадовался. Незаконнорожденный ребенок, который ко всему старше меня на год, это проблема. Всегда проблема, пусть даже наше положение в значительной мере упрочилось.
Анна коснулась чашки.
Если смотреть в чай, то… то можно не думать, что ее ждет.
– О том, что ребенок не один, мы не знали…
– Как…
– Евгения мне и вправду писала, – Его императорское Величество взмахом велели Николаю подняться, и тот уступил место отцу.
Место и чашку с чаем.
Подвинул блюдце с тостами, развернул, чтобы брать было удобней. И в этом Анне почудилась забота, хотя… в императорских семьях все должно быть устроено иначе.
Разумно.
Не по-человечески. А забота – это как раз-то…
– Молока? – Николай, не дожидаясь ответа, долил молоко в чашку. И сахара добавил. А Его императорское Величество кивнули.
– Но письма не доходили. Матушка… скажем так, отличалась редкостным упрямством. И если уж решила, что мне не стоит видится с Женей, то и писем от нее не допускала. Я вот все гадаю, знала ли она… должна была знать… она была умной женщиной, которая, несомненно, сопоставила бы одно с другим. Проклятье, которое не сработало, брак этот… ребенка Холмогоров признал за своего, но матушка бы проверила. Просто, чтобы убедиться.