Читать интересную книгу На краю одиночества (СИ) - Демина Карина

А в спину смотрят.

Снова.

С завистью. И с недоумением, явно не понимая, что нашли в ней, в Анне…

Николай идет, не замечая ни этого недоумения, ни людей, что норовили попасться на глаза. Согнутые спины, шепоток. Верноподданическое восхищение, которое вязнет на зубах.

– Привыкайте, – Николай пропустил Анну. – Как только станет известно, кто вы, найдется изрядно желающих помочь вам…

– В чем?

– Во всем. И весьма часто без вашего на то желания. Ничто так не утомляет, как чужое стремление причинять добро.

Анна все же улыбнулась.

И зажмурилась.

День ныне выдался слишком уж солнечным. И лето разгорается. И город полнится приезжими, несмотря на ужасающие слухи… газеты писали о прорыве, который ликвидирован силами мастеров Смерти во славу империи и императора, но слухи газетам не верили.

Слухи росли и множились.

Рождали чудовищ в людских головах.

В городе шептались о безумных некромантах, о чудовищах, которых пытались вытащить, чтобы пожрали они город, о… о чем только не говорили.

…а в саду стрекотали кузнечики. Солнце разлилось по травам, зацепило краем розовые кусты, остриженные ровными шарами, и на белоснежных лепестках появилась характерная темная кайма.

– А что будет… с… – Анна обвела рукой сад. – Таржицкий ведь… не виноват?

– Смотря в чем, – Николай подвел ее к лавочке, хрупкой и изящной, весьма соответствующей месту. – Несомненно, сам он не убивал. А вот подстрекательством занимался. Что до супруги его, то тут и вовсе история нехорошая. Наш любезный Михайло Евстратьевич  всегда отличался чрезмерной любвеобильностью, на которую жена предпочитала не обращать внимания, полагая, что стоит выше ревности. Пока не получилось так, что очередную любовницу он не поставил выше супруги…

На ладонь Анны села бабочка.

Темная бабочка с рыжими полосками на крыльях. Как же ее называют…

– Она готова была простить измену, но не тот факт, что, заложив драгоценности жены, Таржицкий приобрел украшения для любовницы. И пусть простенькие, на такие его супруга и не глянула бы, но… это ее задело. А еще она решила, что все же мужа стоит проучить.

– Сама?

– Здесь сложно узнать. Твари иного мира умеют разговаривать с людьми. Они чуют сомнения, выискивают слабости, но… слова все одно остаются словами. Не ваша матушка провела ту женщину в дом. Не она опоила ее снотворным. Не она оставила, если не зная, то всяко догадываясь, что с этой женщиной произойдет нечто нехорошее. Сейчас Таржицкая клянется, что желала всего-навсего опозорить супруга, выставить его смешным, нелепым, что и помыслить не смела об убийстве… возможно, и так. Люди умеют убеждать себя…

– И что…

– Таржицкий отправится в почетную ссылку. Нам скандал не нужен, да и сложно будет на суде доказать его причастность к погромам. Что до нее, то ее удел – быть рядом с мужем, всячески поддерживая его в болезни и бедности…

Хорошо это?

Плохо?

Достаточно ли?

Той ночью погибло двенадцать человек. У кого-то силу вытянули, как объяснил Анне Земляной, а кто-то с сердцем не справился, оборвалось оно, выпустило душу.

И отчего-то в этих смертях винили вовсе не погромщиков.

– Вам и вправду лучше уехать.

– Снова?

– В последний раз. В отличие от Таржицкого, Ракович знает, что такое мастера Смерти. На Севере много боев шло. Теперь вот… неспокоится. Пишет, что зимой еще ничего, а вот летом совсем тяжко. Земля отдает мертвецов, а упокоить некому.

Бабочка шелохнула крыльями, но не поднялась, а медленно поползла по руке Анны, будто изучая эту самую руку.

– Да и кахри к вам благоволят…

– Думаете?

– Он с вами беседует. Только с вами. Отца он удостоил кивком, меня так вовсе не заметил. А с вами говорит, да.

– Я его не слишком хорошо понимаю, – призналась Анна. Руку она поднесла к полураскрытому бутону. «Снежная дева», старый сорт, но хорош своей неприхотливостью.

На зиму и укрывать не надо.

Попробовать его в качестве подвоя, что ли? Для кого-то, куда более нежного, к примеру, того же «Созвездия Альны»?

– Полагаю, вы его понимаете лучше, чем кто-либо иной, – Николай коснулся цветка, но после с некоторой поспешностью руку убрал.

За спину.

– Ему нужен Арвис. Но Арвис пока не готов… слишком много людей появилось в его жизни. Ему нужно привыкнуть.

Анна сказала то, что говорила кахри.

…у того странное имя по человеческим меркам. Вернее имен у него семь. А еще в языке кахри сорок два слова, обозначающих снег. И это тоже правильно, потому что снег, в отличие от людей, разный. Люди же для кахри на одно лицо. И он искренне не понимает, почему родная кровь тянется к ним.

Не понимает, но ждет.

…и следом отправится.

А остальные?

Васин несомненно, он прижился при школе, как и Мария, которая поглядывала на Васина с немалым интересом, выражая его в пирогах.

Пироги получались отменными.

Нет, Анна не пробовала, ей некогда, но Арвис говорил, что в тот раз, когда Илье удалось взломать замок на кухню, были просто-таки чудесными.

И на всех хватило.

– Чему вы улыбаетесь?

– Всему.

Тому ли, что жива?

И что мальчишки не пострадали? Говорили они о той ночи неохотно, сойдясь во мнении, что повторять ее не стоит, и то уже было хорошо.

…Калевой вновь подрался, на сей раз с Миклошем, доказывая ему, что граф и на кулаках способен. Закончилось все сломанным носом, подбитым глазом и кухней, на которой нашлось место для обоих.

…Илья, узнав, что Даниловский – его отец, попытался сбежать, но был пойман Игнатом, который отвесил пару затрещин, велев успокоиться.

Сашка взяла под опеку Шурочку, заявив, что малышей не обижают, а если кто рискнет…

…а Курц чем-то приглянулся Деду. Анна так и не поняла, чем именно, но как-то само собой получилось, что мальчишка вдруг оказался занят.

Крепко занят.

И наверное, это тоже было хорошо.

– Я вам завидую, – Николай покачивался. Он плавно перетекал с пятки на носок и с носка на пятку. – Вы хотя бы делом займетесь.

– А вы?

– И я. Только совсем не тем, которым хотелось бы… и я отпишусь о переезде?

– Разве я решаю?

– Поверьте, вы. Мастера… скажем так, у всех у них есть одна специфическая черта. Они стараются держаться в стороне от обыкновенных людей, в том числе из нежелания привязываться. А к вам уже привязались. Более того, здесь их только вы и удерживаете.

Бабочка взлетела с бутона, чтобы перебраться на другой.

…и Север…

Анна не знала, хочет ли уезжать. Часть ее не желала расставаться ни с домом, – его ведь можно восстановить, – ни с привычной тихой жизнью, которая, в отличие от дома, реставрации не подлежала. Но другая часть, напротив, страстно хотела чего-то…

Нового?

…и почему бы не Север?

Снега и кахри, знающий, как уговорить ветра и успокоить бурю. И семена ледяных лилий, которые вызревают стремительно, и уже похожи на куски стекла.

Живое пламя.

Долгие ночи…

Глебу понравится… наверное.

– Я все равно не могу решать за всех, – Анна покачала головой. Ее влияние преувеличивают.

– Они все так отчаянно боятся заблудиться во тьме, что ищут себе кого-то, за кого можно зацепиться. Следует признать, что далеко не всегда удачно, но в большинстве случаев тьма знает, кого следует подпускать, а кто… и да, во время обрядов случалось всякое. Потому от них постепенно и отошли.

По колючему зеленому стеблю бежали муравьи. Тонкой нитью, друг за другом.

Деловитые.

Точно знающие, что делать. Их жизнь размерена и предопределена. Но стоит ли завидовать этой предопределенности?

– В мирное время получалось и так… но война многое изменила. И о вас уже говорят. Не люди, но те, кто связан с тьмой. Их не так много, чтобы слух о вашей свадьбе не разошелся.

Николай замолчал.

И Анна молчала.

Слухи?

Со слухами она как-нибудь справится.

– И то, что случилось в доме, тоже не останется незамеченным. Поэтому, Анна, готовьтесь. На вас будут смотреть. Сперва издали, с опаской. Потом осмелеют. Кто-то рискнет приблизится. Кто-то… они не самые приятные в общении люди. А потому – терпения вам.