Читать интересную книгу Том 5. Революции и национальные войны. 1848-1870. Часть первая - Эрнест Лависс

Кампания 1866 года и присвоение Венеции. Разрыв снова был замедлен дипломатическими осложнениями. Политика Наполеона III принимала все более запутанный и противоречивый характер. Он снова начал таинственные переговоры с Австрией и 12 июня заключил с ней секретный трактат, посредством которого надеялся склонить Италию к сепаратному соглашению с Австрией, за что последняя уступила бы ей Венецию. Бисмарк, опасаясь отпадения Италии от Пруссии, решил ускорить открытие военных действий, которые и начались в Германии 16 июня.

Тотчас же итальянские войска двинулись в поход, и в то время как Гарибальди во главе корпуса волонтеров готовился вторгнуться в Тироль, две большие регулярные армии с фронта атаковали Венецианскую область, — одна через Минчио, а другая через нижнее течение По. Но первая и наиболее многочисленная из них, двигавшаяся в большом беспорядке (под командой Ламарморы), почти тотчас же понесла сильное поражение на уже знаменитых высотах Кустоццы, где эрцгерцог Альбрехт 24 июня атаковал итальянскую армию и обратил ее в паническое бегство. Это начало не сулило, по видимому, ничего хорошего для итальянцев. Но несколько дней спустя блестящая победа, одержанная прусской армией при Садовой (3 июля), позволила им оправиться.

На другой же день после битвы при Садовой растерявшаяся Австрия поспешила обратиться к посредничеству Наполеона III и предложила уступить ему Венецию, которую он, со своей стороны, должен был передать Италии. Императору французов очень хотелось склонить Италию прекратить военные действия и таким образом принудить Пруссию к заключению мира; но для этого ему пришлось бы произвести вооруженную демонстрацию, на что он пе мог или не смел решиться. Италия воспользовалась его бездействием (или бессилием) и осталась верна Пруссии; несмотря на испытанные неудачи, она отнюдь не хотела слагать оружия. Если бы Пруссия была побеждена, Италия, конечно, вела бы себя совсем иначе и поспешила бы принять предлагаемую ей Наполеоном III Венецию. Но после Садовой она считала своим долгом не проявлять уступчивости; мысль о поражении при Кустоцце мучила итальянцев, и они страстно желали восстановить честь своего знамени и овладеть Венецией силой оружия.

Кроме того, итальянцы не желали довольствоваться одной Венецианской областью; им хотелось овладеть также Триен-том и даже Триестом. Они протестовали против стремления Франции унизить их и держать под своей опекой. Поэтому они отвергли всякие предложения о перемирии и 8 июля снова попытались вторгнуться на венецианскую территорию (где, впрочем, они не застали неприятеля). Но если они не встретили сопротивления на суше, то оказались далеко не столь счастливыми на море, где их флот, которым они рассчитывали воспользоваться для десанта на иллирийском берегу, был совершенно разгромлен при Лиссе австрийским адмиралом Тегетгофом (20 июля)[171]. В довершение разочарований, через несколько дней после этой битвы, а именно 26 июля, Пруссия, получившая благодаря неожиданному согласию Наполеона III полное удовлетворение в вопросе о территориальном расширении, без ведома Италии заключила в Никольсбурге перемирие с Австрией, за которым вскоре последовал Пражский мир (24 августа).

Италия была глубоко возмущена этим новым предательством; она протестовала, но тщетно. Бисмарк ответил, что ей обещана была помощь в деле завоевания Венеции — и только; но ведь обладание этой областью ей теперь обеспечено. Наполеон III отправил в Венецию генерала Лебёфа, чтобы после плебисцита передать эту территорию итальянцам. Таким образом, Виктор-Эммануил принужден был подписать 10 августа предварительные условия мира, а через некоторое время (3 октября 1866 г.) — подтверждавший их окончательный договор. Итальянцы не скрывали своего неудовольствия. Странное дело: они раздражены были главным образом против Франции и явили миру печальное зрелище народа, принимающего почти как обиду со стороны дружественной державы подарок в виде территории, завоевать которую собственными силами они ни в коем случае не могли.

Римский вопрос в 1867 году. Воспоминание об испытанных унижениях внушало Италии желание загладить их захватом Рима, от которого она никогда не отказывалась. Теперь для полноты территориального объединения Италии недоставало только столицы; она нетерпеливыми криками требовала присоединения Рима и не желала долее ждать. В начале 1867 года Италия с тем большей резкостью и смелостью начала выставлять свои требования, что к этому времени достаточно ясно обозначилось политическое банкротство Наполеона III, губившего в бесплодных переговорах с Пруссией тот последний престиж, который еще оставался у него после битвы при Садовой.

В самом разгаре люксембургского кризиса[172] Ратацци снова сделался председателем флорентийского кабинета (10 апреля 1867 г.). Этот министр, бывший по сердцу императору, не переставал расточать ему уверения в своей преданности; но когда Наполеон III предложил ему союз, то он поспешил отделаться пустыми фразами и заявил, что между двумя своими благодетельницами — Францией и Пруссией — Италии очень, трудно сделать окончательный выбор. В действительности он не хотел служить ни той, ни другой стороне; истинной целью его был Рим. Гарибальди открыто вел агитацию в папских владениях и формировал новые отряды, а министр закрывал на это глаза, уверенный, что франко-прусский конфликт даст ему возможность безнаказанно водрузить на берегах Тибра знамя итальянского единства.

Правда, этот конфликт был отсрочен Лондонской конференцией (май 1867 г.), и Савойскому дому пришлось отложить осуществление своих проектов, но он не отказался от своих надежд. Впрочем, гарибальдийское движение не прекращалось; его ободряло прусское правительство, так как в интересах Пруссии было поддерживать неудовольствие между флорентийским (итальянским) кабинетом и Наполеоном III. Ратацци, с своей стороны, не ставил препятствий Гарибальди и, продолжая во всеуслышание заявлять о точпом соблюдении сентябрьской конвенции, с другой стороны объяснял императору французов, что он не может, не рискуя вызвать революции, прибегнуть к насильственным мерам против Гарибальди, так как итальянская нация упорно желает иметь Рим своей столицей.

Наполеону III очень хотелось раз навсегда покончить с римским вопросом, мучившим его как неотступный кошмар, но он ни с чьей стороны не встречал помощи. В конце 1866 года он предложил великим державам созвать специальный конгресс для решения этого вопроса, но это предложение осталось втуне. Римская курия упорно продолжала отказывать своим подданным в каких бы то ни было либеральных реформах. В июне 1867 года Пий IX заставил 450 епископов одобрить доктрины, изложенные в Силлабусе, и поговаривал о созыве вселенского собора, который должен был провозгласить догматом католической церкви не только эту диковинную политическую теорию, но и принцип папской непогрешимости.

Но все эти провокации не могли, казалось, поколебать благожелательного настроения французского правительства, которое, стремясь угодить «св. престолу», позволяло себе в то время такое вольное толкование сентябрьской конвенции, что флорентийский кабинет вынужден был обратиться к нему с самыми горькими жалобами. Действительно, на службе у «св. отца» состояло в то время несколько тысяч французов, называвшихся, правда, добровольцами, но вышедших из рядов французской армии и в иных случаях даже не уволенных в отставку. Из их начальников многие числились офицерами во французских полках и, сохраняя все свои служебные права, получили от императорского правительства позволение перейти под папские знамена. Это был так называемый Антибский легион, ибо он открыто сформировался в городе Антибе[173], имел там свой запасный батальон и продолжал вербовать новых рекрутов. В июне — июле 1867 года французский генерал[174], состоявший на действительной службе, открыто устраивал этому легиону смотры в Риме, подвергал его реорганизации и обращался к нему с речами, не оставлявшими никакого сомнения относительно совместных действий Тюильри с Ватиканом[175].

Ратацци протестовал против этого надувательства. Наполеон III обещал отказаться от всякой поддержки Антибского легиона, но, с своей стороны, жаловался на гарибальдийских волонтеров, которые с каждым днем все более приближались к римской территории. Флорентийский кабинет отделывался общими словами, но не предпринимал никаких мер против движения Гарибальди. К этому моменту отношения между Францией и Пруссией снова сильно обострились; недоставало только сигнала, и Гарибальди взял на себя задачу подать его.

Гарибальди под Монтаной. В начале сентября старый партизан отправился в Женеву, где под его председательством должен был состояться мирный конгресс, на который съехались представители самых передовых революционных идей в Европе. На всем его пути итальянцы стекались к нему навстречу. «Будьте готовы, — говорил он им, — излечиться от черной рвоты (vomito negro); смерть черной породе! Пойдем в Рим разорить это змеиное гнездо; необходима решительная чистка!» Не менее резким языком он говорил и в Швейцарии: «Вы нанесли первый удар чудовищу, — сказал он женевцам, — Италия в сравнении с вами отстала… Наш долг идти на Рим. и мы скоро пойдем туда».