Читать интересную книгу Марина Юрьевна Мнишек, царица Всея Руси - Нина Молева

— Не гневись, не гневись, государыня, а то в московских грамотках все про веру говорится, людишки-то и настораживаются. Так что я с твоих слов успокоить их могу. Спасибо тебе, государыня Марина Юрьевна. Пожалуй великой милостью, разреши ручку государеву поцеловать, чести великой удостоиться.

Думала, не дождаться. Заруцкий согласился: можно во дворце церковь устроить. Настоящую. Католическую. Отец Миколай за всем приглядел. Невесть откуда Распятие большое достал. Крест на беленой стене. Черный. Угрюмый. Ни тебе облегчения. Ни радости. Как глянешь, пасть ниц хочется. Господи, Всемогущий, Справедливый и Многомилостивый, по мне ли испытание это — и нет ему конца.

Нет! И что бы Заруцкий ни говорил о том, что прибывает к нему народ. Как волны речные — то набегут, то от берега уйдут. Люди вольные. Ни к чему в жизни не привязанные.

Привыкнуть надо: ни семей кругом, ни жизни простой, обычной. Все, как в таборе военном. Который год. Даже Заруцкому не признаться, как устала. Ему главное — ни под каким видом. Отцу Миколаю? А к чему? Все, что мог сказать в утешение, он уже сказал. Одно и то же слушать: терпение, терпение, терпение… Он-то чего ждет? На что надеется?

Освящение домовой церкви на день покровителя его ордена монашествующего — августинцев назначил, двадцать восьмое августа — память святого Августина.

С попами православными к согласию пришел. Канун великого их праздника — Усекновения главы Иоанна Предтечи. В день памяти преподобного Моисея Мурина. Игумен Иона каждый день приходит веру свою толковать. Заруцкий сказал, отказать нельзя. Какую хочешь в душе молитву супротивную твори, а виду не показывай. И отец Миколай о том же толкует: не хозяева мы себе здесь, государыня, терпеть надобно. Опять терпеть!

Игумен о дне Моисея Мурина так рассказывал. Что был Моисей Мурин эфиопянином — чернокожим. Что смолоду не захотел себе на жизнь трудом зарабатывать, в шайку разбойников вступил, на большой дороге людей без жалости грабил. А до тридцати лет дожил, ушел в монастырь, прося Бога о ниспослании ему более спокойного состояния духа. Так дожил он до 75 лет и сказал перед смертию: «На мне должны исполниться слова: взявший меч, погибнет от меча». Что с ним и случилось.

Намекал? Снова поучал? Где ему понять, что если бы не вера, давно бы не стало сил, а пока есть еще силы, есть.

Янека, сына, потихоньку от всех стала приводить в домовую церковь. Ничего не объясняя — где ему понять? Пусть постоит, посмотрит. Голос отца Миколая, читающего молитвы, послушает.

Никогда еще одиночество не казалось таким страшным… Для себя на дню по многу раз переодевалась. Для себя приказывала волосы укладывать, диковинные куафюры делать. Все равно царица! Все равно государыня!

Когда совсем тошно становилось, заставляла отца Миколая рассказывать. Не любил свою жизнь вспоминать, но отказывать государыне не хотел.

Португалец. Дивными путями попал за океан в Мексику — как себе такую страну вообразить! В монастыре, на побережье мексиканского залива, вступил в Орден нищенствующих монахов-августинов. Было это во времена государя Ивана Васильевича Грозного.

Один раз признался: потому и вступил, что свет хотел посмотреть. Ни о каком богатстве, имуществе, хлебе насущном и то не думать. Нищенствующий Орден — куда как легко по свету идти. Через пять лет жизни в Ордене отправился на Филиппины, где прожил до 1599 года — без малого пятнадцать лет. Пальмы, что на шпалерах видеть можно. Океан безбрежный. Теплый. Произрастаний и птиц множество. Земной рай!

Не прижился. С каким-то доном Хуаном из Испании отправился не куда-нибудь — в Россию. Но только спутники новые не показались монаху. Решил искать счастья у государя Дмитрия Ивановича.

Уж на что недоверчив был государь, принял монаха. Письма с ним решил испанскому королю отправить — во все страны тогда грамоты свои именные рассылал.

Отъехать не успел — люди боярина Василия Шуйского на дороге перехватили. В Борисоглебском монастыре близ Ростова Великого заточили. То ли лазутчиком признали, то ли еретиком — и так, и так пощады не жди. Вот тогда-то и сумел государыне Марине Юрьевне в Ярославль весточку о себе дать. Ответ коротенький получил. Снова написать царице опальной изловчился. А 12 июля 1607 года — навсегда тот день помнить будет — длинное письмо написал. День памяти святого Яна и Вероники. Об одном просил, чтобы к себе взяла, чтобы разрешила при дворе ее служить.

Удивилась: какой двор. Заточение ведь! Но сумела милости себе такой добиться: отправили к царице Марине Юрьевне босоногого монаха. Все равно неизвестно было, что с таким делать!

— Отец Миколай, это правда? Это правда, что воеводу Хворостинина вельможный пан Заруцкий…

— Ты о казни, дочь моя?

— Да, о казни. Я не могу себе представить: мы в его городе, среди его людей. Что же будет? Что может быть? И неужели с воеводой нельзя было договориться?

— Твои вопросы к вельможному пану, дочь моя, не ко мне.

— Но Заруцкий стал избегать разговоров со мной. Он не хочет ничего объяснять, хотя действует именем царевича Ивана Дмитриевича. Я хочу, я должна знать правду. Мне страшно. Мне страшно за сына, святой отец!

— Я не могу быть за казни, дочь моя, но…

— Ты согласен с Заруцким? Да, отец мой?

— Если бы все дело было в согласии. Если бы все было так просто. Воевода Хворостинин, мне трудно говорить об этом тебе, государыня, стал тяготиться твоим двором и особенно казачьим войском. Вольница никогда не уживается с торговцами и простыми горожанами.

— Я начала замечать какую-то неловкость в его словах, но и только. Он мне ни на что не жаловался, ни о чем не просил.

— О чем же он мог тебя просить, дочь моя? Разве в твоих силах унять казаков и главное — остановить дороговизну, из-за которой жизнь в городе становится все более и более тяжелой для простых людей. Они радовались нам, пока надеялись, что твой приход внесет порядок в их быт. Но этого не случилось.

— Подожди, подожди, святой отец, но разве само по себе пребывание монарха не является праздником для простых людей? Разве присутствие царского двора не делает их жизнь значительней?

— Люди не могут постоянно воспринимать жизнь в таких высоких понятиях. Их простой ум откликается на то, что хлеб стал стоить десять алтын за пуд пшеницы, тогда как на соседнем Тереке его и сегодня можно купить за гривну — в три раза дешевле.

— Но разве так будет всегда?

— А что может поменяться, когда купеческие караваны грабят на дорогах, продовольствия привозят в город все меньше и меньше и вся торговля приходит в упадок.

— Ты говоришь, святой отец, так, как будто нет выхода. Но ведь меня только что так радостно встречали. Они же чему-то радовались и вдруг из-за проблем с хлебом, из-за обычных жизненных неустройства изменили свое отношение ко мне.

— Дочь моя, тебе трудно понять их горести и беды. Но еще важнее — у них забрезжила новая надежда. Люди, как дети, они стремятся к каждому новому огоньку и легко бросают только что собранные цветы. Теперь им стало казаться, это стрелецкие головы принесут им мир и порядок и избавят их от бремени пребывания твоего двора. Пан Заруцкий решился на крайнюю меру, чтобы вызвать у этих людей страх. Они и в самом деле немного притихли. Так, во всяком случае, говорят наши лазутчики. Но твой последний приказ заставил их забыть о страхе.

— Ты об этом несносном колокольном звоне, святой отец? Во-первых, я не привыкла к нему. И к тому же он каждый раз пугает царевича. Ты же сам, знаешь, колокольни находятся прямо перед нашими окнами. Царевич начинает плакать и затыкать себе уши. Разве можно допустить что-нибудь подобное?

— Дочь моя, твое войско еще не одержало победы, и тебе необходимо мириться с местными обычаями. Тем более это их церковный праздник, который они почитают как ни один другой, — Великий пост.

— Кажется, я не дождусь того времени, когда все эти люди войдут в лоно истинной церкви.

— Государыня, слишком многие брали на себя бремя приобщения к истинной вере этих земель, но пока еще никому это не удавалось. Ты еще молода, дочь моя, и, возможно, со временем…

— Ты веришь, что у меня будет это время, отец мой?

— Будет, если ты будешь осторожней в своих решениях.

— Мне кажется, что я всю жизнь только и делаю, что применяюсь к обстоятельствам. Это невыносимо!

— Время государственной власти не всем по плечу. Но раз Господь избрал тебя для этой цели, тебе грех роптать. Значит, у тебя хватит сил.

— Федосевна, а Федосевна! В церкву пойдешь, ай нет?

— Как не пойти-то в канун Вербного — Бог накажет.

— Так чего стоишь, вроде сумлеваешься. Поспевать надобно, а то и в храм не протиснешься.

— В какой храм-то, Лукерьюшка, с мыслями не соберусь.

— Нешто к Троице ходить передумала? С чего бы?