Читать интересную книгу Марина Юрьевна Мнишек, царица Всея Руси - Нина Молева

— Не может быть такого, полагаешь, ясновельможный боярин?

— Вот про совесть, государыня, ты отца Николая спроси. Он тебе все по полочкам разложит да объяснит. У меня проще. На сторону нового государя перешел. Первый! Значит, и честь мог первую при новом дворе заслужить. Разве не так? При годуновском дворе ему давно простору не хват тало — там одних родственников кошель полный да десяток кошелочек в придачу. Если уж у тебя охота пришла, государыня, хочешь, я тебе про Ляпуновых расскажу. Оно тоже занятно получится.

— А ты доверяешь ему, ясновельможный боярин?

— Доверяю? Прокофию? Полно тебе, государыня. Не то что доверять, рядом за столом сидеть опасно — того гляди какой отравы подсыпет. Прыткий.

— А почему же отравы?

— А с ней, как известно, шуму меньше. Вон Мишку Скопина, супруга дядьки родного, в родственном доме отравила, а как докажешь? Да и кто доказывать-то станет? Не расчет.

— Так что ты о Ляпуновых сказать хотел?

— А то, что когда стали мы с князем Трубецким и с Прокофием Ляпуновым ополчением командовать, до того Москву уже пограбили, что в июне 1611 года вышел Земский приговор: запретить казакам всякие грабежи.

Казакам, известно, от грабежей главный доход. Роптать принялись. А тут осажденный в Москве пан Гонсевский какую хитрость удумал. Руку Ляпунова Прокофия подделать велеть и такую подделанную грамоту написать, якобы во все города Московии, чтобы где ни поймают казака, там его бить и топить.

Разослал грамоту не по городам, по казачьим отрядам. Для бунту. Так и вышло. Вызвали казаки Прокофия на круги, как он ни клялся — не его рука, саблями зарубили. В крошево. Ни узнать, ни в домовину положить. А ведь ни сном ни духом человек!

— А брат его? Государь говорил: за дело его болел. Тушинское войско впустить в Москву пытался.

— Про Захара хочешь знать, государыня? И про Захара есть что порассказать. Это он в Москве 17 июля 1610 года первое народное скопище собрал — требовать, чтобы Шуйский трон оставил. Тогда-то и пришлось царю боярскому из дворца в свой былой дом перебираться. А через день Захар — никто иной! — Василия насильно постриг да в Чудов монатырь свез.

— А что же тушинские войска?

— Партия королевича Владислава в Москве куда сильней оказалась — не вышло. Только и Захар особенно настаивать не стал — быстрехонько в польский стан перебрался и вот уж тут душеньку свою, чертом меченую, отвел. В такие наговоры пустился, что посольство Филарета и Голицына князя успеха не имело — провалилось. Теперь Филарет в польском плену сидит.

Собрание это продолжалось много дней, решения же по столь важному делу принять никак не могут. И вот однажды сошлись все люди воедино, как всегда, и начали совещаться. И заключают договор, что не уйдут с этого места до тех пор, пока не изберут царя на московский престол. Размышляли люди эти не один час, и наконец все единодушно воскликнули: «Пусть возведут на престол царя Михаила, сына бывшего прежде боярином Федора Никитича Романова…»

Собралось же тогда у лобного места бесчисленное множество народа от всего Московского государства. И сотворилось тогда дивное: народ был в неведении, для чего собран; и еще прежде, чем вопросили народ, все, словно едиными устами, возгласили: «Михаил Федорович да будет царь и государь Московскому государству и всей Русской державе!»

Князь С. И. Шаховской. «Летописная книга». 1613

— Вот и наш час пробил, ваше величество, пора в путь собираться.

— Далеко ли, ясновельможный боярин?

— А это как Господь да удача распорядятся. Верно одно, здесь, в Коломне, оставаться нельзя. Для начала подадимся на юг. Вели челяди собираться. Да не слишком время тянуть. Так оно лучше. Сама-то, государыня, как ехать изволишь — в повозке или верхами?

— Что случилось, Заруцкий?

— Долго говорить. Князь Одоевский донимать стал. Вреда большого, может, и не принесет, а беспокойство от него достаточное. Там на юге как в свое царство въедем.

— Ты уверен, ясновельможный воевода, в чьем-то гостеприимстве?

— Я никогда не стал бы рисковать твоей жизнью, государыня. И жизнью Ивана Дмитриевича.

— Ты же знаешь, что до конца останешься его регентом. Если захочешь.

— Захочу. И буду с позволения вашего величества. Если бы…

— Ты хотел о чем-то попросить, боярин? Говори же, отказа не будет. Не может быть с моей стороны.

— Нет, ваше величество, нет у меня права говорить о том, на что сердце толкает. Тебе поврежу только. И нашему государству. Ведь оно для нас с тобой, ваше величество, важнее всего, правда?

— Правда, ясновельможный боярин.

— Вот видишь…

— Не знаю, не знаю, святой отец, так ли разумна наша поездка в Астрахань?

— Но что может тебя смущать, дочь моя? Пан атаман уверен в своем решении и, насколько мне известно, вел самую оживленную переписку с тамошними властями. Они готовы принять государыню и ее двор с распростертыми объятиями.

— Но мы все больше и больше удаляемся от Европы.

— Ты хочешь сказать, от Польской державы, дочь моя? Но неужели ты представляешь себе возвращение в нее, жизнь под властью того же Зигмунта? Если только он согласится принять и тебя, и твой двор на достойных условиях. Все успело измениться.

— О Польше не может быть и речи!

— Тогда в чем же дело? Земля, созданная Господом, так обширна и таит в себе столько незнакомого и неизведанного, неужели тебе так важно иметь под своей властью ту или иную ее часть?

— Ты хочешь сказать, святой отец, важна власть, но…

— Вот именно власть, государыня! Ты создана для нее и легко можешь убедиться в своем предназначении уже по одному тому, как принимают тебя подданные, как хранят тебе верность, несмотря на все превратности судьбы, те же казаки.

— Иногда я начинаю чувствовать потребность в спокойствии, в умиротворении, привычном укладе жизни.

— Ты, дочь моя? Это невероятно. Господь не для того предоставил монархам власть над людьми, чтобы они вели образ жизни обыкновенных обывателей. У монархов иное предназначение.

— Ты всегда стараешься меня поддержать, отец Миколай. И надо признаться, тебе это часто удается, но сегодня…

— Что именно заставляет тебя задумываться над Астраханью, государыня?

— Мне не хотелось возвращаться памятью к тем годам, но, может статься, это необходимо. Да я и не скажу об этом Заруцкому.

— Ты права, дочь моя, воздерживаясь от излишней откровенности. Она вредит любому человеку, тем более в отношениях монарха с подданным, где всегда должно сохраняться почтение и благоговение.

— Вряд ли это возможно в отношении Заруцкого. Я ему слишком многим обязана.

— Ты ему, государыня? Ты — атаману? Не верю своим ушам.

— Но без него моя судьба…

— Не продолжай, дочь моя, ни в коем случае не продолжай! Ты, царица Всея Руси, обязана простому атаману? Но подумай сама, кем бы был этот человек, если бы не имел счастья приблизиться к тебе, служить тебе и, само собой разумеется, защищать тебя? Он, помнится, происходит откуда-то с Украины?

— Ты не знаешь этих мест, святой отец. Они сравнительно близки от Сандомира и Самбора. Те же леса, те же сады, то же долгое теплое лето. И замки. И шляхетские дворки. Впрочем, Иван родился в поместье достаточно богатого и родовитого шляхтича.

— Но не был его родственником?

— Нет, нет. Даже не воспитанником. В усадьбах всегда много таких парубков, которые неизвестно как живут и чем занимаются, но их всегда можно видеть на дворе, во время охоты.

— Полуслуга или просто слуга.

— Пожалуй, так. Возможно, он получил там какое-то образование. Но во время очередного татарского нашествия усадьба сгорела, и маленький мальчик оказался в татарском плену.

— Это нелегко.

— Нелегко. Но Иван сумел понравиться татарам. Он был очень красив. Невероятно смел. И стал лихим наездником. Его ловкость приводила в изумление татар, и они обращались с ним вполне дружелюбно.

— Только из-за этих качеств? Мне доводилось слышать и иные разговоры. Ты не хочешь говорить о них; дочь моя. Я не настаиваю.

— Почему же? Действительно, когда Заруцкий появился в Тушине, среди казаков ходили слухи, будто он принял мусульманство.

— Но это не помешало твоему супругу отнестись к нему очень благожелательно? Твой супруг полностью доверял ему?

— И да, и нет. Мой супруг не грешил доверчивостью.

— И был, конечно, прав. Но тем не менее Заруцкий получил из его рук чин боярина.

— Под Кромами он привел государю Дмитрию Ивановичу еще пять тысяч казаков. Такая служба дорогого стоила и была отмечена званием атамана.

— Значит, он сумел внушить доверие и казакам.

— О, эта связь появилась значительно раньше, еще в татарские годы Ивана. Во время одного из татарских набегов он перешел на сторону донских казаков и сразу стал у них войсковым старшиной.