Потом в нём что-то меняется. Как будто включился выключатель, и он внезапно изменился. Сосредоточенный, и почти деловой, он подходит ко мне.
— Ты не можешь стоять так, это не будет хорошо смотреться на картине. Вот, — он протягивает мне лекарство и идёт за водой.
Он не закрыл дверь.
Боже, я должна бежать сейчас.
Мои ноги буквально дёргаются, мышцы готовятся к полёту, но я не делаю этого. Он поймает меня, и весь мой спектакль окажется напрасным.
Прямо сейчас я очень рада, что посмотрела столько фильмов о жизни, где какую-то женщину похищают или преследуют, потому что они — план того, как делать не нужно. Женщина всегда пытается сбежать и попадается, и делает всё только хуже. Я убегу, но только когда буду знать, что смогу сбежать.
Он протягивает мне воду, и на его лице снова появляется недоверчивое выражение.
— Ты не решила попробовать открыть дверь? — спрашивает он вкрадчиво.
Это был трюк. Ловушка. Ловушка, в которую я не попала.
Я хмурюсь.
— И куда идти? На улицу? Он только найдёт меня снова.
Придав лицу выражение надежды, я смотрю на него.
— У тебя есть дом за границей? Тогда он не найдёт меня так просто.
— Ты действительно хочешь уйти от него, не так ли?
— А ты бы не ушёл? Если бы кто-то заставлял тебя делать ужасные вещи и причинял боль?
— Да, я бы ушёл.
Я принимаю лекарство с водой и ставлю стакан в сторону. Он снова закрывает дверь и прячет ключ обратно. Затем он устанавливает мольберт и велит мне лечь на кушетку у задней стены. Я делаю, как он сказал, ложусь на бок и подпираю голову одной рукой.
— Положи свою другую руку на бедро. Нет, не так. Пусть она свешивается, — он вздыхает. — Вот так. Можно?
Он подходит ко мне и спрашивает разрешения прикоснуться. Я киваю, нервы клекочут. Все силы уходят на это. Энергия, бурлящая во мне, не поддаётся описанию, и ей некуда деваться. Я так стараюсь соответствовать его фантазиям, но в какой-то момент чувства вырвутся наружу, и тогда он поймёт, что всё это было притворством.
— У тебя красивая талия, — говорит он. — Подтянутая. Мне нравится, что ты заботишься о себе. Когда мы устроимся, я ожидаю, что ты будешь заниматься каждый день. Мы оба будем следить за тем, что мы едим. Терпеть не могу людей, которые много едят.
Его пальцы, словно перья, пробегают по моим бёдрам и талии, оставляя после себя мурашки отвращения.
Он худой и жилистый. Бегун — это то, о чём я думала раньше, но что, если он ещё и неправильно питается? Может, его одержимость распространяется и на другие части его жизни.
— Мы будем жить дисциплинированно, и я буду рисовать тебя каждый день, — он улыбается про себя, а потом отряхивается.
Наконец, он переходит к мольберту и начинает работать. Он рисует меня, кажется, целую вечность. Темнеет, и он включает лампы. Я окоченела, тело болит, поэтому он разрешает мне встать и подвигаться. Он даёт мне ещё воды, но в остальном молчит.
Мои надежды поговорить с ним и заставить открыться мне разрушены. Несколько раз, когда я пытаюсь это сделать, я явно раздражаю его. Кажется, всё, что ему нужно, — моё молчание и моё тело для рисования.
— Твоё лицо изумительное. Кожа сияет, — бормочет он.
Я хочу ответить, что за это надо благодарить макияж, но ничего не говорю. Мой мочевой пузырь становится некомфортно наполненным, и скоро мне понадобится в туалет.
Он где-то здесь, спрятан, или за дверью?
— Извини, Луи, — я прерываю его сосредоточенность.
— В чём дело? — огрызается он.
— Мне нужен туалет.
— О, — он смеётся. — Конечно. Эм, это ведро. За ширмой. Пока что. Ванная комната наверху, а я не доверяю тебе достаточно, чтобы взять тебя туда. Если ты заслужишь это, возможно, однажды.
— Я не могу пойти в ведро, — возражаю я.
— Можешь и будешь, — легкомысленно говорит он. — Или можешь сделать это здесь, на кушетке.
Мой рот опускается.
— Фу.
— Не совсем. Я нахожу это весьма эротичным.
Конечно. Мужчина сделал фаллоимитатор. Понятно, что у него есть и другие странности.
— У меня расстройство желудка, — я нажимаю. — Пожалуйста, можно мне в туалет? Я клянусь тебе, что ничего не сделаю. Я ведь до сих пор этого не делала, правда?
Он смотрит на меня ужасно долго, затем вздыхает.
— Только если твои руки будут связаны. Я проведу тебя, спущу трусики, а потом оставлю наедине с туалетом, пока ты не закончишь. Ты сможешь крикнуть мне, и я приду и помогу тебе вернуться.
— Конечно, — говорю я. Мысль о том, что он стягивает с меня трусики, ужасна, но если это значит, что я смогу увидеть больше места, где нахожусь, то это того стоит. Это борьба за выживание. Информация — это оружие.
Он подходит ко мне и связывает мои руки, затем аккуратно поднимает меня. Мы проходим через комнату, он берёт ключи из комода и отпирает дверь, выводя меня в тёмный, мрачный коридор. Перед нами ещё одна дверь, ведущая в зияющее чёрное небытие. Справа от меня каменная лестница.
— Наверх, — приказывает он.
Я поднимаюсь по ступенькам, он всё ещё держится за меня, пока мы не приходим к другой деревянной двери. Мой похититель отпирает и её. Дверь открывается на скромно оформленную лестничную площадку. Похоже на старый викторианский дом, который в какой-то момент был оформлен в более современных натуральных тонах. Потолки высокие, а в конце находится дверь во внешний мир. Однако она заполнена витражами, так что я не могу ничего увидеть снаружи.
Месье открывает дверь слева от меня.
— Это уборная на нижнем этаже, — говорит он. Слово «уборная» звучит смешно с его французским акцентом.
Удерживая меня возле унитаза, он тянется ко мне и стягивает трусики. Его дыхание становится тяжёлым, и мои нервы возрастают в десятки раз, но он делает то, что обещал и, усадив меня на унитаз, предоставляет мне возможность уединиться и закрывает за собой дверь.
Я с облегчением опустошаю мочевой пузырь и составляю каталог того, что мне теперь известно. Меня держат в подвале дома викторианской эпохи. Вероятно, он изолирован. Он сказал, что никто не услышит моих криков. Мне нужны ключи, чтобы выбраться наружу, а между мной и лестницей наверх есть две запертые двери.
В парадной двери есть витраж, и наверняка окна в гостиной из такого же старого стекла, то есть с одинарным остеклением. Если я смогу подняться сюда, мне не нужен ключ от входной двери. Я могу разбить окно внизу и выбраться таким образом.
Конечно, тогда я окажусь в глуши, и мне понадобится время, чтобы сбежать. Что бы я ни сделала с Луи, это должно быть достаточно плохо, чтобы вывести его из строя.
Удар по голове. Этого должно хватить. Чем-то тяжёлым и тупым по его голове. Но, если это не сработает, я умру. Он набросится на меня и, возможно, задушит. Дерьмо. Насколько я знаю, там внизу нет ничего, что я могла бы использовать в качестве оружия, кроме чайника.
Когда я заканчиваю, мне с трудом удаётся удержать равновесие и встать, но тут открывается дверь и входит Луи. Он удерживает меня прямо, потом берёт бумагу и вытирает меня. Меня охватывает ужасный стыд. Глаза наполняются слезами, но я быстро смаргиваю их. Он не видит, как я возмущена им. Требуется сверхчеловеческая сила воли, но к тому времени, как он натянул на меня трусики и выпроводил из ванной, я сохраняю на лице нейтральное выражение. Я просто молюсь, чтобы мои глаза не выдали моих истинных чувств. Говорят, что глаза — это окна в душу, а он художник, поэтому, вероятно, видит всё глубже, чем большинство.
Когда мы возвращаемся в подвал, как я сейчас думаю, он предлагает мне поесть. Меня так тошнит, что кажется, я не смогу есть, но, к моему удивлению, когда передо мной ставят простую тарелку с тостами и спагетти, которые в основном дают детям, мой желудок урчит. Я съедаю немного и запиваю ещё чаем.
Затем он укладывает меня обратно на диван и продолжает рисовать.
*****
Я просыпаюсь от неожиданности. Темно. Но не кромешная тьма. Я обвожу глазами комнату, и меня охватывает ужас. Где он?