Впрочем, даже самые ярые противники женщины на троне пока вели себя тихо. Первые два лунара никто не винил Гидру в том, что она устранилась от дел. Вся Рэйка скорбела вместе с ней. Диатрис не было ни на приёмах, ни на церемониях; её не видели ни на Аратинге, ни в самой столице. И никто не знал, что она едва спит ночами — но это было видно по её иссыхающему, измученному лицу.
Она добралась до таких высот, до которых мог воспарить лишь дракон. Но была там, над облаками, в одиночестве, лишена хоть какого-либо смысла жить. Не хотела умирать лишь назло матери и судьбе отца.
И долго она избегала Мелиноя, но всё же вернулась. Птимен, десятый лунар года и шестой лунар дождей, был ласковым временем на побережье. Солнце стало не столь жарким, но зимние ливни ещё не начались. Кто-то из лордов принял регентство над городом, но гвардией местных иксиотов, как всегда, руководил сэр Леммарт.
Он встретил Гидру в порту и подал ей коня. И всю дорогу сопровождал её рассказами о том, как он видел поднявшегося над горами Сакраала.
— …и нет, я могу поклясться, это было не облако! Гидра?
Её так часто назвали «Ваша Диатрость», что она с непривычки очнулась от забытья и подняла на рыцаря взгляд, пока ехала рядом с ним по мелинойской улице.
— Посмотри по сторонам, — подбодрил её Леммарт и взглядом указал на растущие на улицах новые дома — из дуба и сосны, а то и из камня. — Мелиной живёт дальше. Как Энгель и хотел.
— Ага, — потерянно кивнула Гидра. Она была одета в чёрное каждый день и каждую ночь, и корона на её голове скорее давила, чем украшала. Рыжие волосы отросли чуть ниже плеч, но кудрявились так слабо, что больше походили на сухую солому.
Иными словами, сколь бы она ни храбрилась, всякий видел, что диатрис проживает свою вдовью жизнь в муках.
— «Ага», — передразнил её Леммарт и вновь поймал её взгляд своими острыми золотыми глазами. Для этого ему пришлось преградить ей дорогу своим конём. — Гидра. Ты смотришь, как мёртвая, хотя ещё живая.
— Я знаю.
— Я не могу помочь тебе с твоим горем. Но одного прошу: если ты вздумаешь пойти куда-нибудь одна, в лес, и ещё и ночью, как это обычно бывает у потерянных людей, просто позови меня. Ладно? Не знаю насчёт тигров, но пантер я тут видел.
— Хорошо, — соврала Гидра.
Соврала — потому что первой же ночью, когда она осталась одна в своём будуаре диатриссы, вид постели стал ей настолько тошен, что она надела удобное платье с чёрной кружевной пелериной и в одиночестве выскользнула через чёрный ход замка к поймам Тиванды.
«Прости, Леммарт, но твоё жизнелюбивое щебетание мне куда тяжелее звуков сельвы».
Воздух, не пропитанный солью, звенел хором множественных цикад. Над великой рекой Тивандой поднимался туман. И ноги сами несли Гидру тем же путём, что когда-то — к зарослям лилигрисов.
В свете луны она увидела целое поле белых цветов. Холм, на котором возвышался Лорнас, внизу весь утопал в лилигрисах. Они будто потягивались к замку из глубины дождевого леса.
Гидра хмыкнула сама себе: «И впрямь, как говорил Иерофант, сила Мелиноя растёт наглядно». И пошла дальше, к самому берегу. Здесь цикады были громче всего. Она отыскала местечко, где можно было спуститься к воде, не запутавшись в зарослях, и встала, глядя на своё отражение в медленном токе воды.
«Совсем постарела, Гидра», — сказала она себе. — «Не стало Энгеля — и сгинула твоя шестая голова. У тебя осталась лишь одна — твоя собственная. Не гидрина — человеческая. Голова обычной несчастной женщины с залёгшими под глазами кругами и тяжёлым взглядом».
Она моргнула, потёрла лицо руками, и…
Шорох прозвучал у неё за спиной.
Она тут же выпрямилась — и увидела в отражении словно вторую луну. Это белый, как морская пена, диатр Энгель стоял рядом с ней. И в его светлых глазах была неутолимая печаль и бесконечная нежность.
Гидра подняла взгляд от воды и увидела его рядом. Совершенно живого и настоящего. Его ноги приминали покрытую росой траву, его грудь вздымалась при дыхании, и косой шрам по правой брови кривил его выражение лица.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Прекрасного лица.
Диатрис застыла, перестав дышать. Она едва заставила себя оторваться от его светлого взора и рассмотрела длинные белые одежды — словно церемониальное шервани диатра, но совсем не энгелево. Ибо сверху оно было покрыты белой шкурой с синими полосками.
Гидра до крови закусила нижнюю губу. И подавила громкий всхлип.
— Мучитель, — сдавленно простонала она. — За что ты избрал мне такую пытку? Почему не показываешь свои жуткие глаза? Хочешь увидеть мои слёзы? Ты…
И она, оставив одну ладонь у лица, не справилась с собой и прорыдала:
— …их увидишь, кого я обманываю.
Она спрятала взгляд, но успела заметить боль и волнение, что знакомым до малейших деталей выражением появились на его лице. Она отвернулась, пряча свои слёзы. Но он тут же шагнул к ней.
И обнял её за плечи, прижал к своей горячей груди, принялся гладить по голове шершавой рыцарской ладонью. Его тёплое дыхание согрело её замёрзшую душу, а голос, совершенно настоящий, зазвучал над ухом:
— Бедная моя, лапочка моя. Не ругайся. Я ведь ждал тебя. Знал, что ты не сразу придёшь. Но всё равно очень ждал.
— Ты не он! — пытаясь вырваться, взвыла Гидра. Но руки его сжали лишь крепче, и он притянул её к себе всю, так что диатрис невольно плакала у него прямо на плече.
Точно так же, как до этого. Он всегда прижимал её к себе именно так: левой рукой обнимая за плечи, правую — положив ей на спину, а голову склоняя к её макушке или к уху, куда шептал утешительные нежности:
— Ты так считаешь, но ты ведь всё равно искала здесь меня, милая, — мягко говорил он.
— Ты не можешь быть им, если станешь выглядеть как он, говорить как он, думать как он и вести себя как он!
— Правда?
Гидра на секунду смолкла, пытаясь найти для себя ответ на этот вопрос. Её вердикт был однозначен:
— Да. Это всё обман. Ты не он, и он не был тобой. Ты меня обманываешь, чтобы завладеть мной, а я… а я…
«Хочу этого? Не хочу? Я никогда не смогу довериться ему, зная, что он такое на самом деле».
Она подняла на него взгляд, и слёзы новым водопадом хлынули из её глаз. Она видела лишь сопереживание и волнение в нём, как если бы это правда был её любимый белокурый диатр.
Однако она помнила, как держала холодеющее тело возлюбленного в своих окоченевших руках. Жизнь оставила его тогда. И сейчас это не мог быть он.
— Поплачь, поплачь, моя луна, — проворковал он и щекой прижался к её макушке. Своим ростом он укутывал её, совершенно осязаемо прятал от речного тумана, и согревал её худое, обессиленное тело.
И Гидра плакала, вымочив в слезах всю тигриную шкуру у него на плече.
— Ну если ты пытаешься очаровать меня своими гнусными чарами, — рыдала она, — то почему не соврёшь и не скажешь: «Да нет, это точно я, это не Мелиной!» Почему не разубеждаешь, почему молчишь, ну?!
— Зачем мне тебе лгать? — тихо отвечал лхам и продолжал поглаживать её по голове. — Это всегда был я, и я говорил тебе об этом. Чтобы ты не горевала так сильно.
— Да это чушь! Энгель терпеть тебя не мог! Он не хотел даже вспоминать о тебе!
— Печать Плоти, луна моя… Всё равно уже распалась вместе с телом.
«Значит, Иерофант ошибся, считая, что последняя печать ещё цела; он ведь не знает, что Энгель был родной кровью Мелиноя! Наверняка этот демон зачал его с одной-единственной целью — получить окончательное освобождение…»
Она подняла на него свой пылающий взор и злобно оскалила зубы, словно желала вцепиться в его лицо.
Но не могла, ведь это было лицо не демона, а её возлюбленного диатра.
— Так что же ты не утопил всю Рэйку в крови? — выдохнула она, чувствуя недолгий прилив спасительной иронии. — Ты ведь всеми правдами и не правдами разрушал эти печати. Теперь ты свободен. Айда, устрой кровавый дождь всему народу Рэйки и растерзай всех к чёртовой матери! Так ведь поступают демоны?!
Тот свёл брови в ответ и коснулся её лба своей ладонью, как раньше. Будто проверял, нет ли жара.