href="ch2.xhtml#id21" class="a">[100]
– На груди ношу. Заместо креста.
– А крест потерял?
– Хуже, морэ. Душить он меня стал. Налипло на крест… всякого-сякого. Бросил его рыбам. И легче стало.
– Нехорошо без Бога воровать.
– Бог не велит, а брюхо велит. У пустого живота совести нет.
– Голодному бог простит, – откликнулся я такою же присказкой.
Еда наша кончилась, поленья обуглились. Хотел я прощаться, да не тут-то было. И как так выходит? – пустяк, соринка, а ты попался, и вся твоя жизнь из-за этой соринки совсем другая; не было б ее – ничего бы не было.
Хаза наклонилась – чтобы дров подкинуть, а я смотрю – у нее из-под блузки монетка скользь. Золотая! Ай! Я точно такую же Ворже дарил! Чекан – старинный. Как тут не спросишь?
– Ты уж невеста?
Хаза монетку назад заправила и говорит:
– Раньше была. Это на память.
– А что случилось?
– Мой жених пропал. Пропал и умер. Так говорили.
Не вру, чавалэ – как будто ножик поднесли под горло. Я сам пропал! «Пропал и умер», – сказали Ворже.
– Так пропал или умер?
Нехорошо было мучить девчонку, и Хаза всем видом давала понять, что ей неприятно, но я уж насел, потому что – соринка, да к ней другая; и отвернулся б, да на что тогда смотреть?
– Он пропал и умер. Мне рассказали.
– А ты не видела?
– Нет, не видела.
Дэвлалэ-Дэвла! Один в один! Солнце почернело!
Я схватил ее за руку:
– Слушай, а не рано ты его схоронила?
– Прокляну, – Хаза обозлилась, но я продолжал:
– А если он жив?
– Паприкаш умер.
– Ты же не видела!
– Так рассказали!
– А ты поверила?!
– Хватит, – вмешался Антощ.
Я повернулся к нему. Хаза испугалась, что мы можем сцепиться, и сделала шаг между мной и Выдрой. Я было вскипел: «Что за нахальство! В мужское дело! Чего она лезет?», но ругаться не стал – они ж салахоры; чего с них взять?.. – мозги-то кривые! Но она молодец! Тут закон не закон, обычай не обычай, а между двумя ножами не всякая встанет, когда не зовут!
– Зачем ты ее обижаешь? – вопрос Антоща был разумен и требовал такого же разумного ответа. Правда была на его стороне.
– Прости, – сказал я. – Дай покурить, и ты все узнаешь.
Мозги у меня ходуном ходили. Я затянулся. Значит, дело было так – ее сосватали, а жених пропал. Решили, что он умер, потому что у нас, когда всем удобней считать, мол, так-то, разумеется, так-то! сомнений нет!
И как так совпало?! Паприкаш и Хаза, Воржа и я… Наши истории были похожи, как будто спички. А я, дурак, хотел их оставить! Господь не зря!.. Вот и все, чавалэ!
Говорю:
– Весною я сосватал девушку – красоты невозможной, хороша от рода, чего искать лучше? Воржей зовут. А потом случилось – мне нужно было от нее уехать, и я уехал. Свадьбу отложили. Я ей монетку на шею повесил. Как у тебя, – посмотрел на Хазу: она меня слушала, даже не двигаясь; редко так слушают, если не дело. – Чтоб дожидалась. А дальше вот что. Время прошло – месяц, второй. В общем, чавалэ, ей сообщили, будто я умер. А я не умер! Но так сказали. Она вышла за другого. То, что понимается, то не говорится.
Хаза отвернулась – смотрит на озеро, другой берег. Я дух перевел. Что за утьки-ватьки! Полчаса назад эта самая девчонка была мне чужая, а теперь как будто родная кровь! Она, наверно, переживала нечто похожее. У дураков мысли сходятся. Я пожалел Хазу твердой жалостью, не так, как женщины нас жалеют. Чем смогу – помогу ей. Возьму с собою. Со мной – не пропадешь! Только Антощ лишний – про деньги узнает, ну и понятно. Нельзя мне с Выдрой. Мне нужно с Хазой. Но она без брата никуда не пойдет. Или то, или то. Как в одной загадке. Вы ее знаете. Жил-был цыган. Коня у него не было, жены не было, зато были волк, коза и кочан капусты. Ему надо было перевезти их с одного берега реки на другой, а плавать умел лишь кочан капусты. В общем, лодку цыган украл, но в нее помещалось только что-то одно. Тут и загадка: возьмешь с собой волка – коза съест капусту, капусту заберешь – волк съест козу! А цыгану хотелось оставить все целым. Я всегда удивлялся – зачем ему волк? Волк не лошадка! Ответ я забыл, ну а если бы помнил, он бы вряд ли помог мне. Салахор уже понял, что я – с секретом, и бандитский нюх подсказал ему прямо: не отпускай…
Как все запуталось! Черт с ним, с золотом! Счастья не купишь!
– Антощ, – сказал я, – что ты мне скажешь, если я заплачу тебе тридцать дукатов за одно дело.
– Скажу, что ты правильно сделаешь, морэ.
– Тогда слушай.
Я предложил, как сейчас же придумал – мы с ним поедем догонять Кирилешти, по дороге в Ствильно. Невеста моя – уже замужняя, так что, наверное, мне понадобится лишний нож, «твой нож, Антощ».
– Это по-цыгански! – одобрил салахор.
– На суд и сходку я не надеюсь. Смутное время, и суд будет смутный. Возможно, так выйдет и мы их догоним еще в Империи, а может случиться, что в Буковине. Я там не бывал, а ты ее знаешь. По рукам?
– Тридцать золотых?
Я мог дать ему и в три, и в четыре раза больше, но такие деньги были бы для Выдры слишком большим искусом сбежать по дороге.
– Сорок.
– По-честному?!
– Клянусь конями! Антощ. Ты еще не знаешь, кого ты встретил. Будь верным другом – и цыганское счастье будет звенеть у тебя в кармане.
– Я не сомневаюсь. И ты не сомневайся – мой нож никогда не станет врагом твоему ножу.
Он правильно понял – живой-здоровый я ему выгоднее, чем мертвый.
– Схоронить мне сестру, если слово нарушу. Твоя дружба сейчас для меня дороже любых монеток!
Я удивился, как он загнул.
– Опустошен я, – продолжал Выдра. – Ничего мне не надо. Просыпаюсь и жалею… что просыпаюсь. Сердце заржавело. Жалости у него ни на грош не выпросишь. Ее только жалко, – он кивнул на Хазу.
Последние слова убедили меня сильнее клятвы. Цыгане клянутся, как ветер дует!
Надо же, думаю, сам конокрад, а слабое место у него есть. Вот и почернел. Через это место. Через него и с пути собьется. Может, уж и сбился – вон как одет! Просто оборванец! Не по-конокрадски! Затянулась в его жизни черная полоска! Пусть она пройдет! Не за мой лишь бы счет.
А еще он добавил – про Паприкаша:
– Я его видел. Его убили.
Мы заночевали там, где я ночевал. Имущества у