Читать интересную книгу Новый Мир ( № 2 2009) - Новый Мир Новый Мир

Вообще антиперсонализм автора носит местами какой-то даже воинственный и вызывающий характер. Аллегориями московской топонимики оказываются не только живые исторические личности, но и исторические персонажи. Такие, как тургеневский Герасим, который в логике московского текста — всего лишь «аллегория плотины, поднимающей речную воду подле Воробьевых гор». И больше того: «Герасим — аллегория раздачи, но и удержания воды; аллегория плотины как кордона между низкой и высокой водой; аллегория низкого берега, разлива, водополья; наконец, он аллегория воды нагорной, прибывающей размеренно или внезапно».

И в особой логике «московского текста» с этими определениями и не поспоришь — ну разве что с уместностью в данном случае термина «аллегория».

Автор, вооруженный метафизическим знанием Москвы, без обиняков берется за такие сакраментальные вопросы, на которые вся мыслящая Россия не может ответить уже полтора столетия. Например: «Зачем Герасим утопил свою Муму?» Автор вполне обоснованно утверждает, что перед нами метафора строительной жертвы, обусловленной местом гибели несчастной собачки: «Гибель Муму есть случай именно что местный, оправданный не столько изнутри рассказа, сколько изнутри пространства, оглашенного рассказом. <…> Выбрав место действия, Тургенев оказался в поле местной фабулы как фабулы потопа». Поразительны и такие совпадения, на которые может обратить внимание только автор данной книги, верный своему методу: Муму спасена и затем утоплена невдалеке от Крымского моста.

И, «написанная накануне новой, Крымской войны, повесть вышла в год жертвы флота в Севастополе». В сюжет о Крымской войне оказывается включенным и рассказ Ивана Шмелева «Мартын и Кинга», действие которого отнесено к тому же 1854 году. Случай из вроде бы частной московской жизни — соревнование по плаванию у подножья Воробьевых гор — оказывается аллегорией (в данном случае, наверное, именно так) не только Крымской кампании, но и векового противостояния Востока и Запада: «Полем сражения песьего короля и русского мужика служит бырь — место силы воздуха, воды и огня. А имя моста — Крымский — растолковывает адрес сражения <…> Между городом и Воробьевыми горами сражаются Восток и Запад».

Москва Рахматуллина не просто «одушевлена». Она именно жива, то есть имеет живое тело, плоть. Книга «Две Москвы» — это, ко всему прочему, еще и увлекательные поиски (и обретение) головы, сердца, артерий, рук и других частей этой единой и живой плоти. Излюбленное автором слово «средокрестие», наиболее точно (и сочно) выражающее это единство, немного напоминает и «хронотоп» академика Ухтомского (термин, более известный по работам Бахтина), и, в еще большей степени, «хиазм» М. Мерло-Понти. «Хиазм — скрещение, в сердцевине которого завязывается sens incarne, воплощенный смысл, — пишет современная исследовательница философии Мерло-Понти Я. Бражникова, — он выступает как центральный феномен, относительно которого тело и дух, знак и значение являются абстрактными моментами». Так и Красная площадь Москвы в книге Рустама Рахматуллина — это «намеренное, постановочное, явленное средокрестие Москвы», где дух и тело города представлены нераздельно (и, само собой, неслиянно).

Но были и другие — оставленные и забытые — средокрестья, на которые «наставлялись» улицы и вокруг которых росли дома. Например, нынешние Ивановская или Боровицкая площади.

Самое важное в рахматуллинской метафизике столицы, по-видимому, заключается в том, что его книга — неоспоримое доказательство тезиса, давно превратившегося в публицистический штамп: Москва — это вечный город: Третий Рим, Второй Константинополь, Второй Иерусалим. Москва здесь выступает в своем древнем сакральном значении, понятном ее устроителям и совсем непонятном нынешним «строителям». Недаром правительство Москвы так и не решилось, несмотря на щедрые обещания, выпустить дорогое подарочное издание, которого, вне всяких сомнений, заслуживает эта книга.

Москва — обетованный город. «У Руси есть две обетованные столицы — Киев и Москва». Автор, кстати, не видит конфликта между двумя этими городами, один из которых зовется «матерью городов русских». Он полагает, что напряжение выстроилось по линии Киев — Владимир: «Но промежуточная остановка во Владимире дала его преемнице Москве спокойную способность становиться новым Киевом, не зная перед ним вины». Между тем вина Владимира давно перенесена на Москву, и современные апологеты украинства предъявляют претензии за князя Андрея Боголюбского, как если бы он был князем московским.

Как бы то ни было, известные с младенчества слова не то генерала Багратиона, не то генерала Панфилова: «Отступать некуда. Позади — Москва!» — пожалуй, как это ни странно, только в свете книги Рустама Рахматуллина становятся ясны современному читателю. Поскольку автор не просто пишет книгу о любви к святой столице нашего Отечества. Он всегда, в каждой главе спрашивает и развернуто отвечает на вопрос, почему именно она свята .

Так, размышляя над причинами, выделившими Тверскую улицу (хотя, по справедливому замечанию автора, «главная улица Москвы может быть только кольцевой, не радиальной»), следуя путем Венички Ерофеева от Савеловского вокзала в поисках Кремля и реконструируя первоначальные замыслы московских градостроителей, разрушенные историей, автор совершает удивительное открытие (и оно далеко не единственное в книге). Практически в одно и то же время (1647 — 1652 годы) на вершине и у подножия Страстной горы возникают церковь Рождества Богородицы в Путинках с отдельным престолом, посвященным Неопалимой Купине, и монастырь с редким посвящением Моисею Боговидцу. «Неопалимой Купине и Моисею Боговидцу празднуют одним числом, ныне 17 сентября. Как не предположить, что в середине XVII века Тверская в Белом городе, между Неопалимовской и Моисеевской церквями, была назначена метафорой пути библейского Исхода. В таком уподоблении Кремль с Красной площадью прообразуют Землю обетованную, в виду которой боговидец умер, не вступая». Бредущий этим маршрутом и уже потерявший счет выпитому Веничка, таким образом, идет, как то ни удивительно, путем Моисея, обреченный никогда не выйти из советского египетского плена и не увидеть того, что так ищет и жаждет его душа. Между тем Москва, по нетривиальному замечанию автора, — это и есть Петушки (что явствует уже из заглавия знаменитой поэмы Венедикта Ерофеева).

Собственно, это книга о невидимом Граде. И это — взыскание града невидимого там, где ему вроде бы не место. Это книга о Москве Невидимой — но ощущаемой зачастую столь явственно, что сама видимость готова отступить на задний план. Рустаму Рахматуллину удается облечь в слова то, с чем все мы, москвичи, хорошо знакомы с детства, но что мы не могли бы проговорить столь отчетливо.

Рустам Рахматуллин относится к той редкой категории авторов-«традиционалистов», которым удается отчасти деконструировать средневековое мышление, закрытое от нас несколькими слоями напылений Нового времени. К примеру, что для современного читателя средневековая формула «Царство — это брак»? Не более чем темная метафора. Между тем автор свободно мыслит такого рода «метафорами» и раскрывает их буквальный смысл: «Иван брачуется с Премудростью. И одновременно овладевает городом Святой Софии. <…> Иван насилию над Новгородом предпочел чинное сватовство. И Новгород ответил на любовь Ивана Третьего, отвергнув домогательства Литвы».

Книга открывается дивным, каким-то сказочным даже сюжетом о белом кречете, вписанным в историю «нового начала Москвы». Участниками сюжета оказываются царь Иван III и София Палеолог, архитектор Аристотель Фиораванти и святой мученик Трифон, царь Соломон и его сын Китоврас… Это сюжет об Успенском соборе, с которого начинается Московский Кремль. Заканчивается же книга Коломенским — царским селом с его «небывалым чудом», церковью Вознесения, и хранящейся в Казанском соборе Державной иконой.

Историософский чертеж книги безупречен: метафизика русской истории раскрывается на пути от Новгородской Софии к Москве, где Премудрость Божия узнала себя в Успевшей Богородице, а затем, в день падения Русского царства, открылась в образе Коломенской Державной хранительницы Земли Русской.

Таинственен исток Московского царства, таинственен и его исход. Автор, щедро делящийся с читателем тайнами прошлого, целомудренно умолкает перед тайнами будущего — еще не раскрывшимися и в полной мере не обнаружившими себя.

КНИЖНАЯ ПОЛКА АННЫ ГОЛУБКОВОЙ

+ 9