Этот взрослый парень превращался в задорного мальчишку, который хвастал и чувствовал себя при этом властелином мира. И я так любила эту его сторону. Разве не в этом ли весь смысл? Испытывать эту детскую непосредственность, свежесть и естественность момента? Да мы живем только ради этих моментов! И это так невообразимо хорошо. Правильно. Так, как должно быть.
Сегодня состоялось моё первое прослушивание. Я перевелась на заочный курс обучения и поступила на музыкальный. Это немыслимо, знаю. Но, так или иначе, после серьёзного разговора с отцом, он поддержал меня. С родителями, к слову, всё было до сих пор нестабильно. Вместе мы к ним не приезжали. Но, конечно, сказать, что мы отреклись от наших близких ради собственного счастья, нельзя. Просто вместе нам ничего не страшно. Это действительно так. Беды переживаются легче. Мы убаюкиваем печали, друг друга, сглаживаем шероховатости последствий нашего союза. Приезжаем домой отдельно. И отец, и мама вряд ли смогут до конца понять нас, и это их право! Мы всё ещё чувствуем горечь, после того как навещаем их. А особенно чувствовали в первые визиты. Ощущение такое, словно ты грешник, находящийся посреди священного места. И вроде бы тебе так бешено жаль, но уйти с этой дороги никак нельзя.
Временами родители забывали о нашей связи. Мать вовлекала меня в свою готовку, а отец наперебой рассказывал о бурной молодости и своей рок-группе. И казалось, всё было как раньше. Казалось. Потому как любое, даже незначительное упоминание об Уильяме или же обо мне во время его визитов – и всё, картонный домик с треском распадался. Я в спешке покидала родительский дом, замечая грусть в их поникших взглядах.
А порой с ними было настолько хорошо и комфортно, что на языке так и вертелось: «Давайте поужинаем все вместе. Мы расскажем вам о нашей новой жизни в Вашингтоне, приготовим барбекю и будем сидеть на веранде до поздней ночи, попивая горячий чай. Просто… может, хотя бы попробуем?» Тогда же я вовремя закусывала губу и нервно теребила в пальцах ближайший предмет. Просто проглатывала все эти едва ли не сорвавшиеся с языка слова, тут же чувствуя терпкое и горькое послевкусие. Это тяжело. Знать, что как раньше уже не будет. А может, и будет, но здесь никто не даст тебе гарантий и точных сроков.
Но… мы выбрали свой путь.
И сегодня, когда я брала последние ноты и прикрывала глаза, я не думала ни о чём. Это было так волнительно, что ноги даже немного подкашивались, да и дышалось с трудом. Стояла посреди зала и чувствовала, что мой внутренний мирок лопается от счастья. А ещё от свободы. Какими бы печальными ни были наши обстоятельства, я буквально воспарила ввысь. Свобода забралась ко мне под кожу, забилась эйфорией в моём кровотоке.
В прошлом году мы с Уиллом прыгали с тарзанкой с высоты в сто метров, так вот ощущения были вполне схожими. И неважно, что скажет комиссия. Я сделала то, что задумала. Явилась на прослушивание и, закрыв глаза, прожила сердцем этот самый миг. Просто пела, полностью отдаваясь музыке. Это была моя стихия. Моя дикая страсть. Такое же воодушевлённое чувство, как моя любовь к Уиллу. Хотя, может, я и лукавлю, ведь любовь к нему вообще весьма сложно обозначить. Трудно очертить границы этого самого чувства, когда их попросту нет.
За последние два года многое что изменилось. Взять хотя бы саму меня. Что ни говори, а весьма сложно представить, что в сформировавшейся личности можно что-либо изменить. Но так уж вышло. К тому же, никто не поможет измениться человеку, кроме его самого. И, непременно, должно что-то произойти. То, что подавит его, спустит с небес на землю, толкнёт за край. И потом потом внутри него что-то изменится. Щелчок. Осознание. Принятие.
Тут же начинаешь смотреть на вещи совершенно по-другому. Видишь то, чего не замечал раньше. Не сразу, конечно, а постепенно, каждый раз делая выводы из своего поведения. Размышляя. Перемены сказываются на твоём восприятии, и это, пожалуй, первостепенное. Ты сталкиваешься с испытаниями в жизни, но, даже потерпев поражение, всё равно не остаешься ни с чем. Приобретаешь самое важное и бесценное – опыт. Это тоже всё приходит потом. Как правило, когда снова сталкиваешься с трудностями. Только теперь ты уже не так уязвим. Боль не поглотит тебя целиком. Появится сила, которая не даст упасть. Сила, которая будет двигать тобой в самые трудные минуты жизни.
И это прекрасно. Стоит того, так или иначе.
Я делаю поклон и с лёгкой улыбкой на губах спрыгиваю со сцены, выбегая из аудитории на всех парах. Не бегу, а лечу, минуя толпу ожидающих конкурсантов и перепрыгивая ступеньки, что встречаются мне на пути. В груди яростно горит от такой сумасшедшей скорости, когда я, хватаясь за перила, сбегаю по лестнице вниз. Вижу, что возле студии уже стоит наш синий подержанный бьюик. Сердце моё падает куда-то вниз.
Замерев у последней ступеньки, восстанавливаю дыхание и широко улыбаюсь. В лицо дует прохладный предосенний ветерок, но щёки мои пылают. Уилл стоит в нескольких метрах от меня, облокотившись о дверцу машины. Поверх рубашки на нём лёгкая кожанка, а на глаза сдвинуты очки. Лучи солнца резвятся в его волосах, с прядями которых играет ветер, создавая неповторимую картину. Дух захватывает. Замечаю в уголках его губ тень хитрой улыбки. Он разводит свои руки в сторону, зазывая, и я, ни секунды не думая, бросаюсь со всех ног и запрыгиваю сверху.
– Тихо-тихо, милая, – смеётся мне в шею Уилл, слегка покачиваясь на месте от нашего столкновения. Любимые руки подхватывают меня и, остановившись на моей пятой точке, поддерживают. Приподнимаю пальчиком его очки и заглядываю в глаза.
Беспощадные омуты. Сияющие озорным блеском и чистые, как родниковые воды. Касаюсь его строго очерченных скул и благодарю небеса. Дорогой, хороший.
Мой.
– Ты покорила их, Мими? – гордо протягивает Уилл и улыбается, внимательно наблюдая за моими нежными порывами.
Ничего не говоря, я лишь наклоняюсь и целую его в те места, которых только что касалась пальцами. Виски, щёки, волевой подбородок. Не даю сказать ему и слова, покрываю излюбленное лицо быстрыми и мягкими поцелуями.
– Да что это с тобой сегодня? – сквозь приглушённый смех хрипит он, удивляясь.
– Я так соскучилась, что готова съесть тебя целиком! – говорю я и вплетаю свои пальцы в его пшеничные жёсткие пряди, не желая делиться с ветром. Делать это стало моим любимым ритуалом.
Его губы, растянувшиеся в ленивой и довольной улыбке, тянутся к моим губам. Отвечаю на поцелуй и продолжаю играться с ним, то прикусывая язык, то дразня отстраняясь от его сладкого рта. Пухлые губы шутливо кривятся от недовольства.