Ещё интересной особенностью была бетонная полоса: ровная, идеально гладкая, без единой лужицы. Размеры её были настолько велики, что хотелось побыстрее добраться до своей стоянки. Самолёт шёл ровно, гладко, пилот расслаблялся, и на рулении скорость иногда достигала двухсот километров в час: на такой скорости одно резкое движение, и шасси будут поломаны, а то и просто угробишь самолёт, ибо на скорости он чиркает по бетону, как спичка по коробке.
Не знаю, насколько это верно, но среди нас ходила легенда, что раньше авиации здесь не было, она стояла на аэродроме Гастелло, что южнее Поронайска, а в нашем гарнизоне располагался танковый полк. О существовании аэродрома просто никто не догадывался — его просто тут не было. Не было до тех пор, пока его не обнаружил свинопас — солдат, проходивший здесь свою службу на свинарнике гарнизона — как-никак Сахалин, и иметь своё подсобное хозяйство здесь почитал за честь каждый гарнизон.
В тот знаменательный день, спустя два или три года после окончания войны, солдатик вывел свою свинскую дружину на выпас в поле за гарнизоном, где трава была особенно хороша. Свиньи занялись своим делом — стали кушать травку, а солдатик — своим, т. е. заснул. Спустя некоторое время его разбудило громкое хрюканье: прямо возле его ног гарнизонный хряк активно нагребал гору земли. Хряк очень старался и уходить не хотел. Что-то там он нашёл. Поднялся солдатик, поглядел, что там разрывает хряк, и увидел кусок бетонной плиты. Он думал, что это люк, стал разрывать слой дёрна, покрывшего ту плиту, но обнаружил, что к этой шестигранной плите примыкает следующая, точно же такая. Солдат сбегал в гарнизон и доложил о своей находке старшине, тот — по команде, и вот уже рота раскапывает одну за одной плиты, и нет им числа…
Раскопки продолжались целый месяц. В результате раскопок был обнаружен новенький высшего класса аэродром, который ранее был замаскирован слоем дёрна настолько, что никто и подумать не мог, что под землёй громадный аэродром. В горах недалеко от аэродрома нашли электростанцию и склады продовольствия. Продовольствие пошло по назначению, электростанцию запустили, и она дала ток на аэродром. Никто только не знал ни схемы электроснабжения, ни системы дренирования аэродрома — документы куда-то исчезли, а, скорее всего, были увезены японцами. Станция тоже оказалась довольно странной: после ей запуска часть энергии стала куда-то уходить. Сбились с ног, но утечку найти не могли. И только когда стали обследовать всё кабельное хозяйство, обнаружили кабель, уходящий с аэродрома к Поронайску, а оттуда — на Японию. Когда тот кабель заглушили, — утечка прекратилась.
Потом уже, когда я летал, на этом аэродроме были обнаружены документы, и нашлись свидетели, из обрывков рассказов которых была восстановлена история появления этого аэродрома. Строили его всю войну русские и американские военопленные под наблюдением японцев. Стройка держалась в глубочайшей тайне, и, дабы её не разгласить, по окончании строительства собрали всех строителей, погрузили на мысу Терпения их на баржу, вывели ту баржу в море в 120 км от мыса Терпения и там затопили за год до окончания войны. Сколько погибло народа, — никто не знает, знали только, что очень много.
О том, что аэродром был построен по высшему классу, говорит хотя бы такой факт, что, спустя уже много лет с начала его эксплуатации, я никогда не видел на полосе или рулёжных дорожках ни капли влаги, несмотря на то, что система дренирования этого аэродрома была неизвестна. Благодаря этому же зимой на этом аэродроме требовалось меньше сил и средств для расчистки его и поддержания в боевой готовности. Побывал я на этом аэродроме и спустя три года. Аэродром, несмотря на великие усилия аэродромных служб, был покрыт сплошь и рядом лужами: систему дренажа заилило, а найти дренажи и очистить их у расейского мужика тяму не хватает. Вот так всё самое-самое валится в руках нашей бесхозяйственности, жизни сиюминутной: даром досталось, гори всё оно прахом…
Ввод в строй после моего довольно длительного перерыва в полётах прошёл быстро: нужны были боевые штыки, некому было нести боевое дежурство, ибо одна эскадрилья в отпуске, другая летает на южном Сахалине, ловит погоду. Во Ржеве я ни разу не дежурил, всё никак не мог закончить программу подготовки, здесь закончил быстро.
Полёты на Сахалине довольно существенно отличаются от полётов на материке. Главное отличие в том, что большая часть их проходит над морем.
Сахалин ведь имеет протяжённость больше тысячи километров в длину, но не в ширину. Вот и получалось, что основная часть полётов проходила над морем.
Полёт над морем трудно описать. Если в полёте над сушей, особенно в высотном маршрутном полёте, самолёт висит между небом и землёй, и под крылом плавненько проплывают поля, леса и речки, то при полёте над морем самолёт висит между небом и небом, и под крылом его ничего не проплывает, и вообще непонятно, в каком положении тот самолёт висит, да и висит ли вообще, а может, уже падает. Хорошо, если на небе есть хотя бы облачко — тогда всё становится на свои места: небо вверху, море — внизу. Или на море волнение да ещё и с барашками на волнах — но это при низковысотных полётах.
Если же погода безоблачная и полёт высотный — значит, ориентируйся по солнышку. Но это днём. Ночью, конечно, можно по луне. Но луна ведь не всегда бывает. Если же полёт в условиях ограниченной видимости и над морем — вот тогда уже и плохо: вокруг тебя на 360 градусов и по горизонтали и по вертикали небо, вроде как ещё не облака, чтобы воткнуться в приборы, была бы земля — было бы видно, но и зацепиться не за что взгляду, и тут мозг начинает выкрутасы творить, придумывать себе вводные. То тебе кажется, что самолёт идёт вертикально вверх в зенит, и ты удивляешься, почему скорость не падает и высота не растёт, то тебя начинает заваливать то на один бок, то на другой.
Ты явственно чувствуешь, как тебя прижало к борту, ты перестаёшь верить приборам, которые показывают, что полёт идёт в горизонте, потому что твои чувства говорят совсем о другом.
Начинается тяжёлая борьба с самим собой: мозг борется с организмом. Организм говорит, что самолёт падает, что он летит не так как надо, о чём говорят датчики организма: вот его прижало к борту, значит, самолёт идёт с креном, на боку, может уже и падает, следствием чего будет гибель и организма, и его командира — мозга. Мозг проверяет эти сигналы: прибор скорости не показывает роста её, прибор курса не показывает изменения курса, вариометр не показывает изменения скороподъёмности, высотомер не показывает изменения высоты, авиагоризонт показывает горизонтальный полёт. Тревога ложная. Вот, может, только высота чуть ушла от заданной: должна быть 9000, а на приборе 9100. Он даёт команду руке чуть отдать ручку от себя. Это должно чуть опустить нос самолёта, и высота уменьшится.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});