Порой жизнь здесь, на пляже, бывает безрадостна. Поэтому я заплатил по 2,70 доллара за каждую упаковку по шесть штук и в сгущающейся темноте теплого южного вечера поехал на своем большом красном кабриолете «шеви импала» обратно в «Фонтенбло» — отель примерно в 40 кварталах к северу на границе фешенебельного района.
Бобо, профессиональный сутенер и владелец машины, стоящий на дверях в этом пляжном отеле, посмотрел на меня с любопытством, когда я вышел из авто и вытащил влажные коричневые мешки с пивными бутылками с заднего сиденья.
— Вам еще понадобится автомобиль сегодня вечером? — спросил он.
— Наверное, но не прямо сейчас. Я буду в номере примерно до полуночи, — я взглянул на часы. — Игра «Рэмс» — «Канзас-Сити» должна начаться через три минуты. После этого я пару часов поработаю, а затем выйду чего-нибудь поесть.
Он дернул дверцу машины, открыл ее и быстро скользнул за руль, чтобы отогнать «шеви» в подземный гараж. Положив руку на рычаг переключения передач, посмотрел на меня:
— Не хотите, чтобы вам кто-нибудь составил компанию?
— Нет, — сказал я. — Мне не до этого. Я проведу всю ночь со своей проклятой пишущей машинкой. По идее, я даже не должен тратить время на матч.
Он закатил глаза и посмотрел наверх, вроде как на небо, но в действительности там был позолоченный портик крыши над подъездной дорожкой:
— Господи, что у вас за работа? Гнуть спину за пишущей машинкой, зарабатывая себе на хлеб? Я думал, что съезд закончился!
Я промолчал и подхватил влажные пивные упаковки, прижав их рукавом своего жесткого коричневого кожаного пиджака. Внутри, за дверью вестибюля, метрах в шести от меня, проходила коктейльная вечеринка богатых венесуэльцев и прикинутых по последней моде евреев среднего возраста: моих знакомых гостей «Фонтенбло». Я не был одет подобающим образом, так что мой план заключался в том, чтобы быстро пройти через вестибюль к лифтам, а затем укрыться в своем номере.
Съезд Никсона завершился в четверг утром, и к субботе сотни представителей национальных средств массовой информации, которые целую неделю кишмя кишели в этом помпезном чудовище в виде отеля, давно разъехались. Несколько десятков задержавшихся еще крутились здесь в пятницу, но к полудню субботы стиль и атмосфера этого места уже резко изменились, а в воскресенье я чувствовал себя здесь, как единственный ниггер в ложе губернатора в день дерби в Кентукки.
Пока шел съезд, Бобо не обращал на меня особого внимания, но теперь стал проявлять интерес.
— Я знаю, что вы репортер, — сказал он. — Они приклеили стикер «Пресса» на вашу машину. Но все остальные журналисты вчера уехали. Почему вы остались?
Я улыбнулся:
— Господи, я что — единственный, кто остался?
Он на мгновение задумался, потом покачал головой:
— Нет, есть еще двое. Один парень брал тот белый «линкольн континенталь».
— Он не из прессы, — возразил я. — Вероятно, он — доверенное лицо Республиканской партии и обтяпывает свои делишки в этом отеле.
Бобо кивнул.
— Да, он ведет себя как человек, который участвует во всем этом. Не так, как репортер, — он засмеялся. — Вас, ребята, довольно легко отличить, вы же это понимаете?
— Бред сивой кобылы, — сказал я. — Только не меня. Все остальные говорят, что я похож на копа.
Он взглянул на меня, постукивая ногой по педали газа, чтобы разогреть двигатель.
— Да, — проговорил он. — Я думаю, это верно. Вы можете сойти за копа, пока держите рот на замке.
— Обычно я довольно сдержан, — заметил я.
Он улыбнулся:
— Ну, конечно же. Мы все это заметили. Тот другой парень из прессы, который по-прежнему здесь, спросил меня, кто вы такой, в тот день, когда вы поносили Никсона…
— Как его зовут?
Мне стало любопытно, кто же еще из корпуса прессы способен выдерживать весь этот позор и уединение.
— Я не могу вспомнить сейчас, — сказал Бобо. — Это высокий мужик с седыми волосами и в очках. Он ездит на синем «форде» универсале.
Мне стало интересно, кто бы это мог быть. Вероятно, у него есть веские причины оставаться здесь. Потому что все остальные, кто был в здравом рассудке, мигом отсюда слиняли. Некоторые из техников телевизионных каналов оставались до субботы, демонтируя лабиринт проводов и кабелей, которые они установили в «Фонтенбло» до начала съезда. Их было легко опознать, потому что они носили «левисы» и толстовки — но к воскресенью я остался единственным постояльцем отеля, одетым не как пиарщик гоночной трассы «Хиалих» в субботу вечером в середине сезона.
«Фонтенбло» — отнюдь не то место, где достаточно быть похожим на странноватого зловещего копа. Чтобы сойти здесь за своего, надо выглядеть как человек, который только что заплатил спекулянту 200 баксов за место в первом ряду в шоу Джонни Карсона.
Бобо поставил машину на передачу, но продолжал держать ногу на педали тормоза. Тут-то он и спросил:
— Что вы пишете? И для чего была вся эта собачья чушь?
— Господи! — воскликнул я — Именно это я и пытаюсь понять. Ты хочешь, чтобы я рассказал тебе то, что занимает около 200 часов работы, за 60 секунд?
Он усмехнулся:
— Ну хотя бы попытайтесь. Расскажите мне, что там произошло.
Я остановился на полпути, переложил упаковки с пивом в другую руку и на мгновение задумался.
— Хорошо, — сказал я. — Никсон продал партию на следующие 20 лет, подготовив гонку Эгню / Кеннеди в 76-м, но он точно знает, что делает, и поступил так по той же причине, по которой делал все остальное с тех пор, как впервые попал в политику, — дабы быть уверенным, что его переизберут.
Он уставился на меня с непонимающим видом.
Я колебался, пытаясь сформулировать мысль покороче.
— Ладно, давай так: Никсон поставил Эгню и уродов Голдуотера во главе партии в этом году, потому что он знает, что они не смогут победить в 1976-м, но это была хорошая сделка, так как они вынуждены остаться с ним в этом году, что, вероятно, принесет одно или два очка в ноябре, и это важно для Никсона, потому что он думает, что гонка будет идти ноздря в ноздрю: и к черту опросы. Они всегда следуют за событиями, а не предсказывают их… Но истинная причина, по которой он развернул партию к крылу Эгню / Голдуотера, заключается в том, что он знает большинство демократов старой закалки, которых только что растоптал Макговерн и которые будут не прочь увидеть, как Джордж пролетит в 1972-м, потому что они знают, что, подождав еще четыре года, они смогут вернуться в седло.
Бобо засмеялся, мгновенно все уяснив. Сутенеры и разводилы быстро схватывают все, что касается политики.
— Иными словами, вы говорите, что Никсон просто полностью обналичил свой чек, — сказал он. — Ему плевать, что будет, когда его переизберут, потому что, как только он победит, для него все будет кончено, да? Ведь он больше не сможет баллотироваться…
— Да, — сказал я, делая паузу, чтобы открыть одну из бутылок эля, которую вытащил из упаковки. — Но вот что вам будет интересно узнать: Никсон отлично понимает, как мыслят политики, и поэтому знает, что такие люди, как Дейли, Мини и Тед Кеннеди, будут на его стороне, потому что это в их интересах — добиться сейчас избрания Никсона на второй срок в обмен на гарантированную победу демократов в 1976 году.
— Черт! — воскликнул он. — Это красиво! Они собираются обменять его четыре года на свои восемь, да? Обеспечить Никсону его последний срок в 72-м, а потом, в 1976-м, в Белый дом на восемь лет въедет Кеннеди… Господи, это так мерзко, что я по-настоящему восхищен! — Он усмехнулся. — А я-то думал, что это я циник!
— Это не цинизм, — сказал я. — Это политика в чистом виде… И я советую тебе держаться от нее подальше — ты слишком чувствителен.
Он рассмеялся и дал по газам, рванув прочь так, что взвизгнули шины, и едва не разбив на повороте задние фары длинного позолоченного «кадиллака».
Я толкнул вращающуюся дверь и пересек огромный вестибюль, все еще потягивая эль и думая о том, что я только что сказал. Если бы Никсон действительно продал партию и слил ее, было бы это сознательное действие или просто инстинкт? Неужели он заключил сделку с Мини во время одной из своих игр в гольф? Был ли Дейли при этом? Тед Кеннеди? Кто-то еще?
Я прикончил эль и бросил пустую бутылку в огромную плевательницу, полную голубого гравия. Две пожилые женщины, стоявшие рядом со мной, посмотрели на меня осуждающе, но я не обратил на них внимания и направился к дверям прославленного бара «Пудель». Он был почти пуст. Группа, копирующая Гленна Миллера, играла «Вальс Теннесси», но никто не танцевал. Три дня назад «Пудель» был набит так, что трудно было войти. На прошлой неделе здесь отметился каждый высококлассный журналист западного мира. По крайней мере, так мне сказала Салли Куинн, а она знает, что говорит.