— Какая бы не была, но родителям решать. Когда за ответом зайти?
— Давай недельки через две, Иван Потапыч.
Иван нахмурился.
— Долго ждать, Демид Акимыч.
— Какой спех — ведь не горит, Иван Потапыч. Ты уж не держи сердца.
— Добро. Буду через две недели. Надеюсь, Демид Акимыч, что все уладится.
— Дай-то Бог.
Уходил Иван в ямщичью слободу озадаченным. Он-то, чаял, что его предложение будет встречено с распростертыми объятиями, а краснодеревщик почему-то был сдержан. И с чего бы? Кажись, никаких заминок не должно произойти. Крепкий, состоятельный, молодой (не старик) купец, новые хоромы, коим бы любой житель Москвы позавидовал, дочь жила бы в роскоши, но краснодеревщик особой радости не выказал, словно сомневается в чем-то. В чем? Прошлого «купца» он не знает, да, мнится, никогда и не узнает. Сейчас «Иван Потапыч» чист, как стеклышко, а посему поведение Акимыча выглядит странным.
Старинного обычая держится? Может, и так, а посему две недели надо перетерпеть.
Ноги Ивана, казалось, сами понесли в Китай-город, где от Мытного двора через всю Красную площадь, пересекая Зарядье, Варварку, Ильинку и Никольскую раскинулись торговые ряды. Ивана же в первую очередь заинтересовали ряды Серебряный, Монистный и Жемчужный.
«Акимыч все равно не откажет. Надо невесте подарки купить».
В рядах — чинность и тишина: сюда заходят только богатые люди. Вот к одной из лавок подъехала «боярская» колымага, в которых ныне разъезжали очень состоятельные люди.
Кучер открыл дверцу. Из колымаги сошла барыня в белых сафьяновых сапожках с золотыми нитями, темно-зеленой телогрее[173] из алтабаса, и в старинной кике с очельем из дорогих каменьев.
«Ого! Да это молодая княгиня Татищева, чей дом находился по соседству с домом купца Петра Филатьева. Он, Каин, не раз ее видел, когда та выезжала со своего двора. Но теперь черт тебе, а не Каин!».
Иван вошел в лавку вслед за княгиней (хотя в этом не было никакой надобности), которую с низким поклоном встречал высокий, статный купец в безрукавном, шелковом зипуне. Говорил любезно, витиевато:
— Изволь, госпожа, лавку осмотреть. Воззри очами светлыми на товар заморский. Не угодно ли золоченые стульчики с затеей посмотреть или товары кизилбашские, бухарские, индийские да польские? Есть и сукна аглицкие, шелка восточные, ткани китайские узорчатые, зеркала свейские, вазы хрустальные венецианские, парсуны[174] немецкие…
Княгиня (супруг ее старше вдвое) улыбнулась краешками губ. Купец строен, русоволос, глаза голубые. Помышляла приветливо ответить ему, да вовремя одумалась: стоит сбоку ближний княжий приказчик Прошка, глазами на обоих зыркает, все подмечает и оберегает молодую барыню от блуда. Чуть что — и донесет строгому господину — мужу.
Иван усмешливо хмыкнул, подмигнул купцу и повернулся к барыне.
— Советую взять золоченый стульчик с изящной спинкой, сударыня.
— Вы так полагаете, сударь?
— Всенепременно, сударыня. Ибо он подчеркнет вашу дивную красоту, которая и вовсе сразит вашего старого супруга.
Густой румянец покрыл лицо барыни. В карих глазах и удивление, и чисто женское любопытство, и смущение оттого, что с ней заговорил совершенно незнакомый мужчина.
— Вы знакомы с моим мужем, сударь?
— Имел честь видеть Алексея Даниловича в присутствии[175], когда он выходил из своего кабинета. Простите великодушно, но меня ждут неотложные дела.
Вовремя вышел из торговой лавки Иван, ибо к нему норовил подступиться приказчик и, конечно же, изведать, кто он такой. Но от госпожи не отойдешь.
«А барынька-то была не прочь продолжить разговор. Ишь, какой кинула на него любопытный взгляд».
В другой лавке Иван закупил монисто[176] и золотые сережки с бриллиантовыми камешками. Хотел купить и золотое обручальное кольцо, но передумал: купит, когда состоится сговор…
На сей раз ямщик оказался на месте: только что прибыл из Петербурга. Он дважды уже наблюдал за ходом строительства дома, а на сей раз хоромы были полностью готовы и откровенно порадовали Силантия.
— Лепота, Иван Потапыч! Глаз радует… А чего такая тишь? Где дворовые?
— Тебя поджидал, Силантий. Ты здесь всех изрядно знаешь. Подскажи.
— Дело не хитрое, ныне многие работу ищут.
— Мне пока многих не надо. Стряпуху, дворника, привратника, печника, да двух холопов, чтоб за двором приглядывали.
— Не солидно для богатого купца, Иван Потапыч. У иных десятками кишат. А где приказчики?
— Будут и приказчики, но мне сейчас не до них, Силантий. Суженую отыскал, свадьба на носу.
— Да ну! Слава тебе, Господи. И кто ж хозяйкой в терем войдет?
— Как-то при тебе краснодеревщик Акимыч ко мне заходил. Дочь его, Авелинка.
— Дочь краснодеревщика?.. М-да.
— Ты чем-то недоволен, Силантий?
— Мог бы и купеческую дочку приглядеть. Краснодеревщик же — простолюдин.
Иван глянул на ямщика строгими глазами.
— А мне хоть мужик из захудалой деревеньки, лишь бы дочь его приглянулась. К черту мне сословия!
— А ты, никак, с особинкой. Ну, да Бог тебе судья. На свадьбу-то хоть на порог пустишь?
— Не чуди, Силантий. Дорогим гостем будешь. Ты ведь с меня ни полушки за постой не взял. Пора и расквитаться. Сидеть будешь в алом аксамитном[177] кафтане, в синих бархатных штанах и в сапогах из белой юфти[178]. А как друг пожалуешь мне золотые часы на золотой цепочке.
— Будет тебе шутковать, Иван Потапыч.
— Все так и будет, Силантий. Поверь моему слову.
Ожидание двух недель оказалось для Ивана слишком мучительным. Он страсть не любил долгих заминок. Его деятельная, предприимчивая натура всегда требовала быстрых решений, а посему в хоромах ему не сиделось и он отправился к Лубяному торгу в надежде столкнуться с краснодеревщиком.
Но столкнулся с большаком артели, который возводил ему дом в слободе.
— Будь здоров, барин. Аль еще что понадобилось? Всегда к вашим услугам.
Голос душевный, уветливый. Еще бы! Барин щедро расплатился с артелью. Изобильно угостил с зачином и окончанием возведения хором. У такого хозяина работать — одно удовольствие.
— Пока нет надобности. Краснодеревщика Акимыча ищу. Дом почему-то на замке.
— Утром его видел. Сручье[179] за плечами, никак куда-то подался. А жена его сверх меры богомольная. Чай, к обедне[180] ушла.
— Спасибо, братец.
Иван довольно хмыкнул. Всё складывается как нельзя лучше. Значит, Авелинка в доме одна, и он переговорит с ней с глазу на глаз.
Иван тихо вошел в дом, огляделся. Дверь горницы была полуоткрыта. Иван негромко постучался, но ответа не последовало. Горница была пуста.
«Никак в светлице за рукодельем сидит… Ну что ж, была не была».
По сумрачной лесенке Иван поднялся к светлице и осторожно открыл дверь. Особого волнения не испытывал, правда, сердце билось чаще обыкновенного.
Иван замер на пороге. Какое совпадение! Помнится, когда он вошел к Глаше, она сидела к нему боком, вот в такой же позе он увидел теперь и Авелинку. Казалось бы, тоже лицо, те же волосы, те же проворные руки. Лишь одно отличие — Глаша сидела за прялкой, Авелинка же сидела за столом, на котором лежали золотые, серебряные и мишурные нити[181]. Сама же девушка выводила узор на тонком голубом сукне.
— Доброго здоровья, Авелинка.
Девушка не вздрогнула от неожиданного голоса как Глаша, она лишь и повернулась к «купцу» и молвила взыскательным голосом:
— Как вы посмели, ваша милость, подняться в мою светлицу? Это же неслыханное оскорбление над девичьей честью!
— Прости, Авелинка. Я шел к родителям, но в комнате их не оказалось. Подумал, что они у тебя в светелке.
Девушка пристально посмотрела «купцу» в глаза и все тем же взыскательным голосом произнесла:
— Вы говорите от лукавого, господин Головкин Вы хорошо знали, что маменьки и тятеньки нет дома. Прошу вас немедленно удалиться.
«В прозорливости ей не отказать».
Иван, не ожидавший такого холодного приема, постарался улыбнуться и заговорить примирительным тоном:
— Ради Бога, простите меня, милая девушка. Я действительно шел к твоим родителям. Хотите перед Господом поклянусь?
— Всяк может крестным знамением себя осенить, да не всяк в Бога верует. Не нужна мне ваша клятва. И не называйте меня Авелинкой. Я не ваша дочь.
— Вновь прошу прощения, Авелина Демидовна. Я ж от доброго сердца?
— Доброго? Опять говорите от лукавого. Я не вижу в вашем сердце ничего хорошего.
— А вы, случайно, не цыганка? — продолжая улыбаться, спросил Иван.
— Какие глупости, господин Головкин. Я же вас просила удалиться.