— Прошу без проволочек. Завтра и начнем. В Дорогомиловской слободе спросишь избу ямщика Силантия.
В Столешников переулок Иван пока не пошел: будет еще время. Вначале надо хоромы поставить, а потом уж и к скатертникам и краснодеревщикам идти.
Глава 3
Суженая
К Егору Вешнему хоромы Ивана Каина были готовы. Он с довольным видом ходил по сеням и присенкам, по горницам и повалуше, поднимался в терем-светелку и здесь надолго останавливался, теперь уже, уносясь от хозяйственных забот в иные мыли.
Хоромы готовы, но они пусты и нет в них ни жены, ни детей, кои наполнили бы звонким смехом просторные комнаты с нарядной мебелью и изразцовыми печами.
Дело за суженой. Почему-то на ее месте он видел лучезарную Глашу из деревни Богородское, что на Ветлуге под Варнавиным. Видел, но…отлично понимал, что она не может стать его женой. Шила в мешке не утаишь (это предчувствие никогда не пропадало), а посему пусть он останется в ее глазах чистым, добрым, ни в чем не запятнанным человеком.
Он так и не менял своего обличья, которое позволяло ему свободно расхаживать по Москве. Нередко он видел на той или иной улице или слободе, особенно в торговых рядах знакомого вора, коих он знал многих и нарочно делал себе проверку. Неторопливо шел навстречу гопнику, но тот, глянув на «немецкого» купца в парике, провожал его безразличным взглядом, хорошо зная, что «немец» в карманах денег не держит, а хранит их в кожаной сумочке, что приделана на поясе под камзолом.
И так было несколько раз, что придавало Ивану полную уверенность в своей неузнаваемости. Но когда он, отобедав в самой богатой ресторации, возвращался в свои пустынные хоромы, то с раздражением скидывал с себя опостылевшее облачение и вновь начинал думать о суженой, которая может резко изменить его жизнь.
В торговых рядах он присматривался к девушкам и молодым женщинам, но так никто ему и не приглянулся, хотя среди них было немало привлекательных лиц.
Приходил и к храму Василия Блаженного, где продавали румяна и белила, венцы, кокошники и кики, летники и сарафаны. Тут же стояли подвыпившие женщины, торговавшие золотыми колечками, держа во рту перстень с бирюзой, что означало «я веселая». Но и здесь никто не привлек внимания Ивана.
Но все решает случай. Однажды он явился на Лубяной торг, а затем зашел в избу к знакомому краснодеревщику, что жительствовал подле Трубной площади.
— Надумал я, Акимыч, поставец в повалуше поставить.
— Хоть гораздо и занят, но для тебя, ваша милость, не откажу. Сегодня же и займусь.
Акимыч знал, что говорил, ибо купец всегда расплачивался хорошими деньгами.
— Благодарстую, Акимыч.
— Может, кваску? У меня особенный, «монастырский».
— Пожалуй, не откажусь.
Иван знал сей квас, изготовляемый монахами на пчельниках, который он впервые попробовал несколько лет назад в торговых рядах на Красной площади.
— Авелинка!.. Принеси кувшин из погребца с монастырским квасом. Угости их степенство.
Девушка лет семнадцати выпорхнула из горенки и шустро удалилась к погребцу, а когда вернулась и ступила к купцу, тот на какой-то был обескуражен: дочь краснодеревщика была удивительно похожа на Глашу: те же вьющиеся русые волосы, те же лучистые зеленые глаза с темными бархатными бровями, то же чистое прелестное лицо. Среднего роста, в голубом сарафане, в ушах поблескивают серебряные сережки, через правое плечо[170] перекинута длинная светло-русая тугая коса, обвитая алой лентой. Лицо чистое, прелестное. Господи, уж не померещилось ли?
Девушка налила из кувшина квас в оловянную кружку и с поклоном поднесла Ивану.
— Откушайте, ваша милость.
— Благодарствую.
«А голос у девушки иной: у Глаши нежный и ласковый, у Авелинки — сдержанный, спокойный и совершенно безучастный. Какая огромная разница! Но дело не в голосе».
С удовольствием осушил кружку, хотел еще раз поблагодарить Авелинку, но та уже скрылась в горнице.
— Славная у тебя дочка, Акимыч.
— Грех жаловаться, ваша милость. Она у меня искусная златошвейка[171].
— Так вот отчего у тебя дом со светелкой.
Акимыч, как известный краснодеревщик, не бедствовал, а посему мог себе позволить и дом со светелкой.
Ивану захотелось еще раз взглянуть на девушку, чтоб полюбоваться ее красотой, но страстное желание его было прервано словами краснодеревщика:
— Поставцы я разные делаю. Пойдем в мастерскую, ваша милость, глянешь. Какой на сердце ляжет, такой и сотворю.
Выбрав нужный поставец, Иван отправился к своему дому. А в голове одна мысль: Авелинка. И до чего ж похожа на Глашу! Вот только голос другой и лицо неулыбчивое. Но это не беда: одинаковых голосов не бывает, а вот то, что девушка не улыбнулась — застеснялась или смутилась его иноземным обличьем.
Авелинка! Имя доброе. Дальше и искать никого не следует. Она станет его женой. Надо потолковать с Акимычем.
И мысль эта так крепко засела в голову Ивана, что не миновало и двух дней, как он вновь оказался в доме краснодеревщика.
— Раненько пожаловали, ваше степенство. Добрые вещи на скорую руку не делаются.
— Я не тороплю, Акимыч. Поговорить бы надо о другом деле.
— Аль что еще заказать надумали, ваше степенство? Всегда рад услужить.
— Хозяйка дома?
— Хозяйка? — недоуменно пожал крепкими скошенными плечами краснодеревщик. — В церковь ушла. Аль на что-то моя Лукерья понадобилась?
— Да как сказать, — неопределенно проговорил Иван. — Возможно и понадобилась бы, но вначале с тобой потолкуем… У меня здесь нет никакой родни, так что быть мне самому за свата.
— Вот оно что, ваше степенство, — крякнул Акимыч. — Разговор, надо полагать, будет основательный. Присаживайся к столу, Иван Потапыч.
— А дочка где?
— В светлице. Все дни рукодельем занимается. Да она сейчас и не к чему.
— Твоя правда, Акимыч. Все должно идти по старозаветным устоям. Уж ты извини, что жених сам пришел.
— Чего уж там, коль родни нет, — почему-то вздохнул краснодеревщик.
— Не люблю ходить вдоль да около, Демид Акимыч. (Имя краснодеревщика на Лубяном торге спросил). Дочь твоя шибко приглянулась, хотел бы ее в жены взять. Выдашь?
— Сразу и ответ дать? Не прост же ты, Иван Потапыч. Такие дела разом не решаются. Обычно неделями, а то и годами сватают. Дело-то не шутейное.
— Понимаю, Демид Акимыч, но не для того я терем возвел, чтобы он пустовал. Скажу тебе, как на духу: самая пора приспела, и тянуть мне со свадьбой, резона нет. Человек я с хорошим капиталом, в бедности твоя дочь никогда не будет. Больше того скажу, что ничего для нее не пожалею. Станет жить, как у Христа за пазухой, грубым словом ее не обижу и руку никогда не подниму, ибо станем жить в любви и добром согласии. Что же касается приданого, то дам тебе за дочь большие деньги, на которые ты можешь в купеческую гильдию вступить, и на том даю тебе свое купеческое слово.
Веские слова произнес Иван, от которых краснодеревщик перешел от недоумения в мятежное состояние: такого оборота он не ожидал.
Сватался к нему полгода назад знакомый краснодеревщик средней руки, но тот как-то больше мямлил, говорил полунамеками, отделывался туманными обещаниями и о сыне своем ничего путного не сказал. Этот же говорил твердо и четко, за его словами чувствовался волевой, недюжинны характер, а люди с твердым норовом обычно не могут быть ласковыми с женщинами.
Акимыч очень любил свою дочь, и не только за ее воистину золотые руки, но и за открытый прямой нрав, когда Авелинка, не стесняясь тятеньки и маменьки, могла высказать не совсем им угодное мнение, что вначале не было мило родителям, но затем, когда проходило некоторое время, они не только признавали правоту ее слов, но и поражались ее прозорливости, которую, как они позднее поняли, она унаследовала от своей покойной бабушки.
Глядя на купца, Акимыч во многом ему верил: тот действительно сделает Авелинку богатой женой, ибо человек он действительно щедрый. Но вот счастья дочь от купца не обретет… А, может, женившись, Иван Потапыч изменится и не будет иметь такой суровый вид, который так и веет от его лица… Что же ответить богатому купцу?
— Я понимаю, Демид Акимыч. Единственная дочь — сокровище, но она уже в тех летах, когда пора ей и определиться. На Руси девушку в двадцать лет уже старой девой кличут[172].
— Все так, Иван Потапыч, но моя Авелинка в девках не засидится… Слов нет, жених ты основательный. Хозяин! Владелец солидного капитала. Но…
— Так в чем же дело, Демид Акимыч? По рукам — и дело с концом.
— Не напирай, Иван Потапыч. Дочь — наша утеха и радость. Тут напродир, как ты, нельзя. Надо с Лукерьей покумекать, да и Авелинке все обсказать. Она у нас девка не простая.