Рунихера боялся. К тому же Кахотеп шипел ему в ухо:
— Ты хочешь лишить великого Осириса, которому я служу, жертвы? Тогда сам лучше простись со своей никчемной жизнью! Девчонка еще в наших руках! Убей ее!
Рунихера только кивнул. И отнюдь не потому, что испугался угроз Кахотепа. Просто он служил Нефертити и Египту.
— Ты прав. Приведите сюда царевну! — бросил он через плечо приказ своим людям.
Не прошло и пары минут, как его приказ выполнили — с нижней палубы привели Агниппу.
Она была не связана — ведь ее особа неприкосновенна, — но с момента похищения за ней неусыпно надзирали два стражника.
Кахотеп схватил царевну за руку и рванул к себе:
— Дочь моя! — прошипел он. — Как ты подала знак этим эллинским собакам?.. Очисти свое сердце перед смертью, чтобы на суде Осириса оно не перевесило перышка! Мы не можем довезти тебя до Ниута, но принесем в жертву здесь, ибо божество везде с нами!
— Погоди, Кахотеп! — взмолилась Агниппа, пытаясь вырваться из его хватки. Жрец ощущал, как дрожит пленница. — Минуту! Только минуту дай мне! Проститься с жизнью… Размышления о вечности всегда полезны.
— Полминуты, не более! — зло прищурившись, бросил жрец.
Агниппа прерывисто вздохнула и, запрокинув голову, взглянула на полное звезд небо. Затем — на воду, залитую светом охваченного пламенем корабля — и там, за границей светового круга, сеть огненных дорожек на волнах от бесчисленных факелов.
На триеры вокруг.
Кахотеп держал за руку — но сейчас, глядя, как пленница покорно и безучастно смотрит вокруг, чуть ослабил хватку…
Они стояли в центре палубы.
Царевна покосилась на святого отца.
Жрец чуть сильнее сжал пальцы на ее запястье — но все же не так сильно, как до этого.
— Полминуты истекает, — со змеиной улыбкой заметил он.
И Агниппа, резко вскинув руку, впилась зубами в державшую ее запястье кисть. Жрец от неожиданности, завопив, разжал пальцы — и девушка с неожиданной силой оттолкнула его — прямо на опешивших стражников.
— Пусти меня, Кахотеп!.. — только и крикнула она — уже на бегу. Секунда — и прыжок в море!
— Стреляйте в нее!.. — заорал священник, тряся прокушенной рукой, из которой хлестала кровь. — Олухи! Мерзавцы! Пристрелите эту суку!..
На голову девушки, хорошо видную над ярко освещенными волнами, посыпался дождь отравленных стрел, но царевна отменно плавала. Как часто в Египте плескалась она в глубоких прохладных бассейнах в дворцовых садах, вплетая в свои волосы цветы благоухающего лотоса! Как часто уже здесь, в Греции, качалась на морских волнах, подставляя лицо теплому соленому ветру — когда они с Мена выбирались на пляж отдохнуть и искупаться! Поэтому сейчас, едва услышав крик Кахотепа, она быстро набрала воздуха в грудь — и нырнула.
Практически невесомые, египетские стрелы падали на воду и оставались безвредно покачиваться там, неспособные затонуть.
Ненадолго вынырнув, чтобы вздохнуть, девушка увидела, как к ней направилась одна из триер — причем далеко не ближайшая. Ближайшие — выдвинулись вперед, перекрывая египтянам обстрел.
Подождав под их защитой, когда к ней подойдет этот корабль, Агниппа ухватилась за сброшенный с борта канат — и вскоре уже стояла на верхней палубе.
Она снова среди эллинов!
Чьи-то заботливые руки набросили ей на плечи сухую хлену, кто-то сердобольно сунул в руки глиняную кружку со свежей водой… Она среди друзей!
Сделав пару глотков и немного придя в себя, Агниппа вернула кружку и осмотрелась. Первый, кого она увидела, был Мена.
— Мена! — радостно крикнула девушка, бросаясь к своему приемному отцу. — Спасибо, Мена!
— Благодари не меня, о царевна, — с лукавой улыбкой ответил старый советник. — А Атрида.
— Атрида?.. — изумленно распахнула глаза девушка.
— О-о, я хотел сказать — царя… — невинно уточнил Мена.
— Что?
Агниппа стремительно развернулась — и увидела Атрида, стоявшего во всем царском облачении. Замерев, он смотрел на нее с непередаваемым выражением и, не смея даже вздохнуть, ждал, что будет дальше.
Девушка страшно побледнела и несколько долгих секунд стояла, не шевелясь — а потом вдруг кинулась к нему, обняла… и разрыдалась у него на груди.
— Атрид! Боги! Ты жив… — сквозь слезы повторяла и повторяла она. — А он… Он сказал мне, что ты…
Все остальные слова потонули в новом взрыве рыданий.
После стольких треволнений сначала за любимого, а потом и за себя эти слезы были необходимой разрядкой. Агниппа рыдала и не могла остановиться, а Агамемнон нежно обнимал ее и покрывал поцелуями мокрые волосы девушки. Ему самому сейчас хотелось плакать.
Наконец она немного успокоилась. Рыдания сменились всхлипами.
— Ты… ты… почему ты ничего не сказал мне? Я бы поняла.
— Я так боялся, что ты не захочешь и видеть меня, что…
— Но ведь я же была неправа тогда, на площади, потому и злилась, — пытаясь улыбнуться сквозь слезы, призналась девушка. — В самом деле, не убивать же меня тебе было!
Он с улыбкой прижался лбом к ее лбу, и они оба негромко рассмеялись.
— А ты не считаешь меня легкомысленным… ну… из-за всей этой истории с переодеванием?
В глазах Агниппы сверкнул лукавый огонек.
— Нет. Знаешь, Агик, — нежно назвала она его ласкательным именем и, понизив голос, прошептала: — Если бы твой поступок не был глупым… я бы восхитилась им!
Это была ее маленькая месть, и они, не удержавшись, громко расхохотались.
В этот момент челнок с царской триеры доставил на борт египетских послов.
Рунихера, ставший, казалось, еще более надменным, вышел вперед и, на сей раз даже не поклонившись, бросил гневный взгляд на царя — и без предисловий, сразу, пошел в атаку:
— Я не понимаю, как вы осмелились обмануть нас, гнаться за посольскими кораблями, потопить два из них, украсть у нас дочь фараона и царевну Египта!..
Его всего трясло от негодования.
Агамемнон спокойно взглянул на него и ледяным тоном — в котором, однако, проскальзывала едва уловимая насмешка, — ответил:
— А я не понимаю, как вы осмелились украсть и