первый из увесистых мешочков, направился к своему коню — наверное, собирался этот мешочек приторочить к седлу, а затем вернуться за вторым.
Мена скользнул из зарослей маквиса и загородил дорогу мерзавцу.
Их разделяло шагов пятнадцать…
Ипатий опасливо оглянулся. Пальцы его разжались, и мешок с глухим стуком упал на песок. Молодой человек не узнал Мена в темноте, приняв за простого грабителя.
Возможно, в зарослях затаилась целая шайка?..
Мена невольно усмехнулся, заметив, как струхнул стоящий перед ним негодяй.
— Что, золотишком разжился? — насмешливо спросил старый воин.
— С чего ты взял?.. — промямлил Ипатий и нервно облизнул пересохшие губы. Взмокшая от пота ладонь его легла на рукоять меча. — Знаешь ли ты, с кем говоришь?
— И дали столько, сколько ты весишь, — не отвечая на слова негодяя, продолжил Мена. — Интересно, как взвешивали?
— Я…
— Как по мне, недодали, — хмыкнул египтянин. — Я настаиваю на справедливом расчете!
Ипатий невольно сделал шаг назад.
— Что… о чем ты?..
— Ну, одна твоя голова, наделенная столь светлым и смекалистым умом, должна быть тяжелее, чем у обычных, не столь одаренных, людей. Вот ее бы я отдельно взвесил!
— Ты!.. Если ты…
Он не закончил. Лазутчик фараона, пригнувшись, стремительным змеиным броском ринулся вперед, проскользнул под занесенным мечом молодого аристократа, лезвие ассирийского клинка, почти незримое во мраке, со свистом прошило воздух — и на песок с глухим стуком свалилась отрубленная голова невезучего царского советника.
И покатилась к тихо шепчущим волнам, оставляя за собой темную дорожку.
«Удар кобры» — один из тайных смертоносных приемов, известных лишь телохранителям египетских фараонов…
Из обрубка шеи фонтаном ударила кровь, заливая песок, и тело грузно рухнуло вперед.
Мена брезгливо отступил в сторону.
Черная во мраке ночи струя смешивалась с пеной прибоя.
Египтянин поднял свой клинок и несколько мгновений странно смотрел на покрывшую его лезвие кровь, вдыхая ее металлический запах, а потом, шагнув в волны, тщательно вымыл оружие, насухо вытер и засунул за пояс. Затем брезгливо поднял с песка мешок с золотым слитком, размахнулся — и с глухим плеском зашвырнул в море.
Та же участь постигла и второй мешок.
Сделав это, старый воин, выпрямившись, встал лицом к темному необъятному простору, к волнам, что набегали на берег с плеском, подобным размеренным сонным вздохам, и заговорил:
— Бог моря, которого почитают эллины! Великий Посейдон! К тебе обращаюсь и тебя молю — помоги осуществить то, что я задумал! Дай стремительный бег греческим триерам и мешай тем судам Египта, на которых Агниппа! Ты можешь все: тебе подвластны волны и ветер, бури и землетрясения. Помоги мне! И прими эту кровавую жертву, Посейдаон!
Мена, одно за другим, схватил голову и тело Ипатия — и швырнул в набегавшие волны. Вода забурлила в камнях, накатившая волна накрыла труп — и утащила в глубину…
Посейдон принял жертвоприношение!
Мена, не теряя более времени, вернулся к своему коню и, вскочив в седло, помчался в Афины.
В царский дворец.
Справедливость Агамемнона, о которой он был столь наслышан, сейчас стала для старого воина единственной надеждой. Он расскажет о похищении афинской гражданки, будет молить послать погоню… Если же ничего не выйдет — он возьмет все оставшиеся украшения Агниппы и поскачет в Пирей, попытается соблазнить высокой платой одного из капитанов военных кораблей. Дадут боги, одной триеры хватит, чтобы справиться с тремя египетскими кораблями!
Если же нет…
Об этом Мена старался не думать.
А конь уже мчался по улицам Афин.
Спешившись у крыльца царского дома, старый советник вбежал через портик в главную залу, сейчас темную и молчаливую, напоенную едва уловимым запахом янтаря из уже остывших кадильниц — запахом моря и сосен.
Сейчас египтянин благодарил всех богов, сколько их ни есть, что вход в мегарон любого знатного дома Эллады не воспрещался никому, ибо греки свято чтили закон гостеприимства. Вот так запросто войти во дворец правителя в любой другой стране обычному человеку вряд ли удалось бы…
Конечно, это не касалось внутренних помещений. Они-то, без сомнения, охранялись.
И, разумеется, за мегароном тоже наблюдали.
Незаметно.
Гостеприимство гостеприимством, но воров поощрять никто не стал бы.
— Эй! — не стесняясь, во весь голос заорал Мена. — Кто тут! Позовите царя, гарпии бы вас всех взяли!..
Его крик эхом прокатился по тихим ночным помещениям, зазвенел под сводами мегарона — и почти тут же в ответ раздался скрип дверей в нижних коридорах, топот, голоса, и в зал из обоих выходов вбежало человек десять заспанных рабов и рабынь — взлохмаченных со сна, ничего не понимающих, наскоро подвязывающих туники и хитоны.
Мгновенно были зажжены светильники, и зал ярко озарился.
Стража пока не появлялась, хотя наверняка пристально наблюдала за происходящим из своих потайных ниш. Но, поскольку ночной гость пока ничего не пытался стащить и никому оружием не угрожал, не вмешивалась, оставляя право решить дело управляющему.
Тот, полусонный, в кое-как напяленном хитоне с одним открытым плечом, шагнул к ворвавшемуся во дворец незнакомцу.
— Кто таков? — хмуро спросил раб. — Чего надо? Ты соображаешь, куда ты вломился посреди ночи? Перепил, что ли? — Он втянул воздух, чуть наклонившись к Мена. — Да нет, вроде трезвый… Как тогда тебе могла прийти в голову мысль ворваться в дом царя, нарушая священный покой владыки Эллады? Ну, подождал бы до утра…
Мена надменно вскинул голову и смерил управляющего холодным высокомерным взглядом — как истинный египетский вельможа.
— Не тебе, презренный раб, обязан я держать ответ, — сквозь зубы уронил он. — Я пришел к царю искать справедливости. Если же меня прогонят, я расскажу всем Афинам, что слухи о хваленой справедливости Агамемнона — ложь, и пусть лучше тогда по его приказу меня убьют! — По губам старого воина скользнула усмешка. — Но я надеюсь, что слухи о его благородном сердце и ясном уме — не простые сплетни. Пойди и позови его!
Раб отшатнулся и от изумления широко распахнул глаза.
— Сейчас?.. Ты все же не в своем