уме, оборванец! Царь спит!
Глаза Мена сверкнули.
— Молчать, собака, или я обрежу тебе уши, — тихо, но так грозно произнес он, что управляющий ни на миг не усомнился в этом обещании.
— Хорошо, — нервно облизнув губы, со смесью страха и негодования ответил раб. — Если ты того желаешь, я разбужу царя. Но тебе же будет хуже, чужеземец!
— Об этом мы поговорим с Агамемноном. Ступай, пес!
Управляющий, со злостью то и дело оглядываясь, ушел, оставив незнакомца посреди стайки напуганных, полуодетых, ничего не понимающих рабов и рабынь.
Царь не спал. Он допоздна засиделся с Идоменеем за чашей вина и дружеской беседой и совсем недавно вернулся в свою спальню. Не успев толком уснуть, Агамемнон был разбужен криком и шумом внизу — поэтому управляющий застал владыку Эллады сидящим в кровати.
— Что случилось? — сразу спросил Атрид, едва раб переступил порог его спальни.
— Царь! — всплеснув руками, воскликнул тот. — Там явился какой-то чужеземный бродяга, который требует немедленной встречи с тобой! Сказал, ему нужна твоя справедливость, а иначе жизнь не мила. Никакие угрозы, никакие доводы не подействовали! Такой упрямый наглец!.. Я ему говорил, что нельзя нарушать твой покой, а он… — Управляющий глубоко вздохнул и облизнул пересохшие губы. — А он пригрозил отрезать мне уши, назвал собакой… псом… Кричал на меня! На меня, твоего управляющего! Великий царь, поставь его на место!
Глаза Агамемнона гневно сверкнули.
— Это тебя надо поставить на место, — сурово отчеканил он. — Неужели так трудно понять, что когда человек врывается к царю посреди ночи, угрожает его нерадивым рабам и заявляет, что ему немила жизнь, то это не ради забавы! Человек в отчаянии, ему надо помочь, а ты гонишь его вон, забыв священный закон Олимпийцев — закон гостеприимства и закон помощи молящему! Чтобы это было в первый и последний раз. Помоги мне одеться.
Через минуту Атрид был облачен в золотистую муслиновую тунику и во все царские регалии — точно так же, как для приема послов — львиная шкура на плечах, скрепленная на груди золотой круглой и выпуклой пряжкой, меч на поясе из дорогой кожи, царский жезл правосудия в руках, на ногах — высокие дорогие сандалии.
Теперь он мог сойти вниз.
А там между тем народа прибавилось. В мегарон набилось еще человек сорок челядинцев, и все неприязненно косились на Мена, негодуя на его дерзость. По толпе бежали недовольные шепотки, из-под насупленных бровей блестели осуждающие взгляды.
Мена держался гордо и независимо, словно стоял в зале один, а не посреди толпы хмурых рабов.
— И вот ведь хватает же совести! — выступила вперед сухонькая старушка, придерживая на груди простой гиматий. Ее седые волосы, наспех убранные под домотканую накидку, выбивались на морщинистый лоб. — И вот не стыдно совсем человеку! Это надо же до такого додуматься — вломиться к царю, кричать на весь дом… а ведь у нас гость! Царь Крита приехал! Что он подумает?
Мена обернулся к этой женщине и уже собирался что-то сказать, как она притопнула на него:
— А ты мне рот не затыкай, наглец! Ишь, зыркаешь! Да я Агамемнона вот этими руками вынянчила, а этот мне будет рот затыкать! Все скажу!.. И носит же земля таких невеж!
— Помолчи, Фелла.
Старушка ахнула, прижав сморщенную ладонь к губам, и умолкла. За этой перепалкой никто и не заметил, как в зал вошел царь. А Атрид, легко ступая, во время этого спора поднялся на свое возвышение и сел на трон — кресло хозяина дома и Эллады.
Стало тихо.
Толпа челядинцев немедленно отхлынула к стенам из центра зала, оставив там лишь Мена, и, прижав правую руку к сердцу, все почтительно поклонились.
Мена понял, что вошел царь.
Он стремительно обернулся — и замер, как пораженный громом.
— Атрид!
— Мена!
Эти восклицания вырвались у обоих одновременно, дав понять, что ни тот, ни другой не обознались.
На мгновение Мена забыл все. Он не верил собственным глазам. Атрид, простой юноша, пришедший к ним однажды ночью; Атрид, вкалывавший в их саду; Атрид, по уши влюбленный в Агниппу… Атрид — царь Эллады! Великий Агамемнон, разгромивший Персию и хеттов, мудрый политик, объединивший всю Грецию под своей властью, человек, известный всей Ойкумене, которого месяц назад чествовала вся Греция и все Афины — и которому Агниппа не поклонилась на площади…
Боги, не спит ли он?
Или от свалившегося несчастья он сошел с ума?..
А Атрид, увидев Мена, сначала покраснел до корней волос, представив, что тот может о нем подумать… но уже мгновенье спустя вся кровь отхлынула к его сердцу, и лицо побелело, став прозрачнее пены морской.
Мена не ворвался бы просто так к царю.
Агамемнон вскочил с кресла.
— Мена, что случилось?! — крикнул он.
Глаза его лихорадочно мерцали
Старик опомнился.
— Ца… Атр… — он не знал, как теперь обращаться к Агамемнону, и наконец просто сказал: — Агниппу украли египтяне!
Атрид похолодел. Ноги его подкосились, и он рухнул обратно в кресло.
— Послы Нефертити, — пробормотал он. — Я должен был сразу понять… Сегодня они просили меня разыскать вас. Я солгал им, но, видимо, кто-то все же сообщил!.. И я догадываюсь кто, — в голосе Атрида прозвенел металл.
— Какой-то высокий темноволосый аристократ, — ответил Мена.
Агамемнон криво усмехнулся и дернул щекой, словно у него болел зуб.
— Ипатий. — Губы его сжались. — Я своими руками убью этого мерзавца! — ладонь его легла на рукоять меча. Юноша вскочил.
Мена покачал головой и слегка улыбнулся.
— Не нужно, царь. Этот клинок оборвал его презренную жизнь. — Старик достал из-под плаща свое оружие и бросил к ногам Агамемнона. Остро наточенное ассирийское железо зазвенело на мраморных плитах.
Атрид спустился со своего возвышения, прошел через весь зал и, подойдя к Мена, положил ему руку на плечо.
И очень серьезно посмотрел в глаза.
— Мена, — заговорил он. — О том, что ты был первым советником фараона, я узнал лишь сегодня вечером. Но о том, что ты честный и благородный человек,