тем лучше. Пять тысяч солдат на Пиренейском полуострове, где испанцы будут сражаться лучше всего, – значительная сила; для континентальной войны миллионов они – капля в море. Однако в первую очередь думать надо о моральном воздействии. Что будет, если баварцы, пруссаки, итальянцы и австрияки узнают, что их товарищи по несчастью не просто пробились к союзникам – их еще приняли как братьев и при первой возможности отправили на родину? Возможно, настроения среди тех, кто сражается на французской стороне не по своей воле, сильно переменятся, особенно если русские не изменят своей решимости воевать и зимой. Не исключено, что империя Бонапарта начнет рассыпаться именно сейчас.
– Я буду счастлив отправить вас и ваших людей в Испанию, как только сумею, – сказал он. – Сегодня же отдам приказ готовить транспорты.
Граф рассыпался в благодарностях, но Хорнблауэр еще не закончил говорить.
– Взамен я попрошу об одном, – сказал он.
– О чем, сударь?
Вся горькая подозрительность – следствие долгих лет международного двурушничества, лжи, угроз и предательства, от жалких интриг Годоя до железной хватки Бонапарта, – разом проступила на лице графа.
– О вашей подписи под воззванием. Я постараюсь распространить среди других вынужденных союзников Бонапарта известие о том, что вы перешли на правую сторону, и просил бы вас его засвидетельствовать.
Граф метнул в Хорнблауэра еще один испытующий взгляд и сказал:
– Я подпишу.
Немедленное согласие было лестным комплиментом и самому Хорнблауэру, и репутации британского флота.
– В таком случае остается только составить прокламацию и собрать транспорты для вашего войска, – сказал Хорнблауэр.
Во время всего разговора Эссен нетерпеливо ерзал в седле – он явно не понимал ни слова по-испански, – и Хорнблауэр, которому в последние месяцы приходилось вот так же слушать бесконечные разговоры на русском и на немецком, почувствовал себя хоть немного отмщенным.
– Он рассказал вам про условия в армии Бонапарта? – спросил Эссен. – Про болезни и голод?
– Еще нет, – ответил Хорнблауэр.
В ответ на лающие вопросы Эссена рассказ испанца полился бурно, захлебываясь. Армия Бонапарта дошла до Москвы полуживой, солдат, измученных форсированными маршами через разоренную страну, косят голод и эпидемии.
– Лошади почти все пали. Их нечем было кормить, кроме как недоспелой рожью.
Если лошади пали, значит не на чем подвозить провиант; армия должна либо отступить, либо рассредоточиться, а пока у русских есть хоть какие-то войска, рассредоточиться ей не позволят. Покуда у Александра не сдадут нервы, покуда он готов продолжать борьбу, надежда остается. По всему выходило, что силы главной армии в Москве на исходе. В таком случае армия Макдональда под Ригой приобретает еще большее значение. Она по-прежнему угрожает Санкт-Петербургу. Едва ли Александр будет так же непреклонен, если лишится обеих своих столиц.
Несчастные испанские пехотинцы во все время этого долгого разговора держали ружья на караул, и Хорнблауэр мучительно чувствовал, как им тяжело. Он несколько раз покосился в их сторону, намекая графу, что пора бы вспомнить о долге. Наконец тот отдал распоряжение штабным, полковники повторили приказ, солдаты неловко поставили ружья к ноге и встали вольно – последнее с природной грацией.
– Его превосходительство сообщил мне, – сказал граф, – что вы недавно служили в Испании, сударь. Каковы новости из моей страны?
Нелегко было в двух словах пересказать события последних четырех лет испанцу, который все это время не получал вестей с родины. Хорнблауэр старался, как мог, всячески сглаживая рассказ о бесчисленных испанских поражениях и превознося мужество партизан. Закончил он обнадеживающим известием, что Веллингтон недавно взял Мадрид. Штабные офицеры подъехали ближе, чтобы не пропустить ни слова, и теперь он говорил в плотном кольце испанцев. Четыре долгих года, с тех самых пор, как испанский народ из подневольного союзника Бонапарта превратился в непримиримого врага, император следил, чтобы его испанские войска, в трех тысячах миль от родины, не узнали и слова правды. Им оставалось лишь читать лживые имперские бюллетени и строить на них свои смутные теории. Со странным чувством, как будто в голове и впрямь что-то сдвинулось, Хорнблауэр вспомнил, как сам узнал о переходе Испании в стан противников Бонапарта. Это было на палубе «Лидии», в далеких тихоокеанских тропиках. На несколько секунд его мозг стал полем битвы воспоминаний. Золото и синь Тихого океана, жара, ураганы, морские сражения, Эль-Супремо и губернатор Панамы – пришлось отрывать себя от них и возвращаться на берега Балтики.
Во весь опор прискакал ординарец, взметая пыль из-под копыт. Он торопливо отсалютовал Эссену и начал говорить еще до того, как опустил руку. Одно слово губернатора – и он поскакал назад. Эссен повернулся к Хорнблауэру.
– Противник скапливается в траншеях, – сказал он. – Сейчас начнется штурм Даугавгривы.
Эссен принялся зычно отдавать приказы штабным; лошади, чувствуя разом шпоры и удила, поворачивали и брали с места в карьер. Через мгновение десяток офицеров с ординарцами уже скакали в разные стороны.
– Я еду туда, – сказал Эссен.
– Я тоже, – ответил Хорнблауэр.
Его лошадь круто повернула вслед за губернаторской, и он едва усидел в седле: пришлось ухватиться за переднюю луку и ловить выскользнувшее из-под ноги стремя. Эссен обернулся и выкрикнул приказ последнему оставшемуся ординарцу, потом еще пришпорил скакуна. Подковы звонко били в рижские мостовые, глухой рев канонады все нарастал. Дощатый настил понтонного моста гудел под конскими копытами. Осеннее солнце припекало, и пот бежал у Хорнблауэра по лицу, шпага била по ноге, треуголка опасно сползла на лоб, так что он еле поймал ее в последний момент. Хорнблауэр краем глаза видел стремительное течение Двины сперва под мостом, затем – по правую руку от набережной. Рокот бомбардировки становился громче, громче и внезапно смолк.
– Штурм начался! – взревел Эссен, приникая дородным телом к лошадиной шее, чтобы еще увеличить скорость.