вкупе с призывом к патриотизму вполне может вызвать массовое дезертирство. Хорнблауэр мысленно начал составлять письмо к губернатору: тот мог бы отправить во французский лагерь торговцев и поручить им раздачу памфлетов. Здесь солдаты испытывают настоящие тяготы и удручены длительным неуспехом, так что призыв дезертировать скорее подействует на них, чем на основную часть армии в сердце России: Хорнблауэр был не склонен верить трескучим русским бюллетеням о якобы сгоревшей Москве и громким публичным заявлениям Александра, будто тот не сложит оружия, покуда на Русской земле остается хоть один французский солдат. Скорее всего, боевой дух французских войск по-прежнему высок, а сила Бонапарта по-прежнему велика, так что он сможет добиться мира штыком, направленным из российской столицы, как бы ни пострадала Москва, – даже если бюллетени не лгут и она действительно сгорела дотла.
Кто-то постучал в дверь.
– Войдите! – взревел Хорнблауэр, злясь, что его опять отвлекают. Он надеялся за сегодняшний день разделаться со скопившейся бумажной работой.
– Письмо с берега, сэр, – доложил вахтенный мичман.
Это была короткая записка от губернатора. Вся ее содержательная часть уложилась в одну фразу:
У меня в городе новоприбывшие, которых Вам, полагаю, небезынтересно будет увидеть, если Вы найдете время нас посетить.
Хорнблауэр вздохнул; рапорт в Лондон, похоже, не удастся закончить никогда, но и отказаться от губернаторского приглашения невозможно.
– Спустить мой катер! – приказал он мичману и запер стол.
Бог весть кто эти «новоприбывшие». Как же эти русские любят разводить таинственность на пустом месте! Скорее всего, он напрасно потратит время; с другой стороны, прежде чем отправлять депеши в Англию, лучше выяснить, что же такое произошло. Покуда шлюпка плясала на волнах, Хорнблауэр разглядывал осадные работы. Батарея все так же била по русским укреплениям – грохот сделался настолько привычен, что Хорнблауэр не замечал его, пока специально не обратит внимания, – и над низким берегом по-прежнему плыл шлейф дыма.
Затем катер вошел в устье реки. Разрушенная деревня скрылась из глаз, виден был только купол даугавгривской церкви, на галерее которой он так часто стоял. Рига приближалась. Они вынуждены были идти вдоль берега, где стремительное течение Двины чуть слабее. Вот наконец катер подошел к ступеням каменной набережной, и гребцы убрали весла. Наверху ждал губернатор со штабными офицерами и стояла лошадь для Хорнблауэра.
– Ехать близко, – сказал Эссен. – Думаю, вы не пожалеете о потраченном времени.
Хорнблауэр влез на лошадь, кивком поблагодарил грума, державшего ее под уздцы, и кавалькада загрохотала по гулким улочкам. В восточной части стены для них открыли потерну (на этот берег Двины враг еще не пробился), и всадники въехали на подъемный мост через ров. На гласисе за рвом лежали и сидели солдаты, множество солдат; при виде кавалькады они вскочили, построились в колонны и под звуки горнов взяли на караул. Полковые знамена трепетали на ветерке. Эссен натянул поводья и отсалютовал.
– И как они вам, сэр? – со смешком полюбопытствовал он.
Солдаты были оборваны – в прорехи синих и грязно-серых мундиров проглядывало голое тело. Не солдаты, а сборище босяков; всякое войско, побывавшее в тяжелых боях, будет оборванным, но в этой расхлябанности угадывалось что-то нарочитое. Эссен все так же посмеивался, и Хорнблауэр вгляделся внимательнее, силясь понять, что его так насмешило. Губернатор не стал бы показывать гостю просто оборванных солдат – за последние три месяца Хорнблауэр насмотрелся их на всю жизнь. Солдат было несколько тысяч – сильная бригада или слабая дивизия. Он глянул на знамена, чтобы прикинуть число полков, и от изумления чуть не свалился с лошади. Флаги были красно-желтые, национальных цветов Испании. Как только Хорнблауэр это понял, до него дошло, что лохмотья на солдатах – остатки сине-белых бурбонских мундиров, которые он так возненавидел за время феррольского плена. Более того, на левом фланге развевался одинокий сине-белый португальский штандарт, за которым выстроился один-единственный батальон грязных оборванцев.
– Я так и полагал, что вы удивитесь, сударь, – сказал Эссен все с тем же смешком.
– Кто они? – спросил Хорнблауэр.
– Добровольные союзники Бонапарта, – произнес губернатор с ироническим нажимом на первом слове. – Они были в войске Сен-Сира под Полоцком, потом в один прекрасный день оказались у самой линии аванпостов и пробились вниз по реке к нам. Я познакомлю вас с их генералом.
Он пустил коня в легкий галоп, и они подъехали к оборванному офицеру на тощей белой лошади. Штабные офицеры восседали на еще более жалких клячах.
– Честь имею представить, – церемонно произнес Эссен. – Его превосходительство граф де Лос-Альтос – его превосходительство коммодор Горацио Хорнблауэр.
Граф отсалютовал. Хорнблауэру потребовалось несколько секунд, чтобы заставить себя думать по-испански, – последний раз он говорил на этом языке два года назад, во время неудачной атаки на Росас.
– Чрезвычайно польщен знакомством с вашим превосходительством.
При звуках родного языка лицо графа вспыхнуло радостным изумлением, и он заговорил быстро:
– Вы – английский адмирал, сеньор?
Хорнблауэр счел, что сейчас не время объяснять разницу между адмиралом и коммодором, поэтому просто кивнул.
– Я просил отправить моих людей и португальцев в Испанию, дабы мы могли сражаться против Бонапарта на родной земле. Мне ответили, что, поскольку это возможно только морем, необходимо ваше согласие. Вы ведь его дадите?
Просьба была не пустячная. Пять тысяч человек по четыре регистровых тонны[27] на каждого – двадцать тысяч тонн. Целый конвой. Трудновато будет выпросить у правительства столько транспортов – судов всегда не хватает. А что почувствует рижский гарнизон, когда увидит, что пополнение из пяти тысяч опытных бойцов, упавшее, можно сказать, с неба, исчезает за горизонтом? С другой стороны, Россия еще вполне может заключить мир с Бонапартом, и тогда чем быстрее испанцы окажутся вне досягаемости обеих держав,