Ураган скатился с севера внезапно. Ветер засвистел в такелаже, паруса срочно убрали прочь, народ приспособился к веслам. Волны, доселе лениво и вполне дружелюбно покачивавшие суда, начали яриться, плеваться пеной и лупить корпус со всей своей дури. Кто был занят по корабельному порядку, стиснув зубы, бороли румпель, либо весла, либо плавучий якорь, сброшенный по такому случаю для правильной позиции корабля. Кто посчитал себя свободным — блевали в трюме и молились за свою жизнь.
Садко быстро потерял из виду прочие свои суда, да и не приглядывался, если честно. Он с двумя кормчими состязался с морем за право обладания румпелем, привязались к нему веревками и таскали вправо-влево, стараясь избежать чрезмерных усилий, чтоб не поломать к чертям собачьим. Шторм был, конечно, на загляденье. С таким соревноваться невозможно, такому можно только уступать в надежде, что мощь стихии не в состоянии длиться вечно. До страха ли тут? Пожалуй, что на боязни сосредотачиваться просто не хватает времени. Да и вообще, время летит незаметно: только было светло, а уже — ночь, а вот и снова день. Если подсчитывать — какой, можно заблудиться в счете. Ничего вокруг нет, только вода и водяная пыль, насыщающая воздух. Если вдыхать в себя мельчайшие капельки в количестве один миллион на один вздох, то почему-то наступает состояние опьянения, как от целой бочки пива, или от двух стаканов сы-ма-гона.
Корабль трещит и стонет от каждого удара. В трюм поступает вода, но это — пустяки, даже если по горло будет сидящим в нем людям, все равно не потонет. Если бы волны были «короткими», как в Ладожском озере, либо на Онеге, то существовала бы угроза, что судно, взлетев на одну из них, переломится в киле пополам. Но здесь каждый вал достигал высоты самого корабля, а длиной был в два раза больше. То есть, какое бы ни было суденышко утлое, а не переломится: будет носиться до самого неба вверх, а потом к Тартару вниз. Надо лишь следить за тем, чтоб оно не перевернулось. Вот поэтому мокрые оскаленные, как псы в драке за кость, парни держались мертвой хваткой за баллер руля и линь плавучего якоря. И додержались.
Сначала перестал дудеть в свою дуду ветер, появилась возможность разговаривать между собой. «Что вы делаете сегодня вечером, милейший?» — спросит один кормчий, с разбитым в кровь лбом, у другого. «Отряжу людей занозы из задницы выдирать», — ответит ему тот, в изорванной одежде. «Ах, оставьте», — заметит им обеим Садко, с прорехами в кафтане, пропитанными кровью от сорванных мозолей.
Все уныло молчали, разговаривать, оказывается, было не о чем. Корабль все реже и реже взлетал на горб очередной волны. Потом полеты во сне и наяву прекратились вовсе. Наступил рассвет. Садко первым делом взобрался на мачту и оценил горизонт: не разметала буря его суденышки, все замерли на расстоянии видимости друг от друга. Ну и верно: кормчие везде проверенные, все команды занимались одним делом, вот и не потонули и не потерялись друг от друга. Ничего, жить можно. Теперь следует подыматься на северо-восток, где-то там должен быть берег.
Кое-как поставили паруса, но к своему удивлению обнаружили, что они, слегка потрепыхавшись для приличия, обвисли, сделавшись похожими на гигантские скатерти после стирки. Ветер кончился, полностью израсходовавшись на ураган. Дальше ехать можно было только на веслах, если бы народ не был столь измучен.
Пустили в небо три кодовых дыма: отдыхаем, ребята. Ответ не заставил себя ждать.
Едва Садко опустился прямо на палубу вдоль борта, как из трюма начали выползать, как тараканы на свет, потрепанные и, в основном, зеленого цвета личности. Русы, приказчики, учетчики.
— Отдыхаем, парни, — сказал Садко.
— Нам крышка, — вдруг тонким голосом прокричал один из приказчиков, совсем еще молодой, с безобразным щербатым лицом и настолько прозрачными синими глазами, что они казались белыми. Зрачки его превратились в маленькие точечки и словно кололи, вперившись в лива.
— А ну, успокойся, — не очень громко заметил музыкант, понимая, что у этого парня не выдержали нервы. Или с ума сошел, или приступ паники. Черт, неужели опять Пан? Садко хотел провериться, но плюнул на это дело. Глупости, паранойя. Наполнился страхами этот приказчик в темном трюме, вон — и штаны все изгадил, сейчас на свежем воздухе, да при солнечном свете отойдет. Почему только прочие люди, рангом постарше, не закроют ему пасть?
— Успокоиться! — взвился еще тоньше уродец, отчего его лицо сделалось не просто безобразным, но и страшным. — Да ты всех нас погубишь!
— Эй, кто-нибудь, — попробовал прикрикнуть лив. — Облейте этого дурачка водой — пусть в себя придет.
— А чего — правду говорит парень, — вдруг сказал один из русов. — Сколько мы плаваем, а дани Морскому царю еще не платили.
Садко даже вздрогнул: напоминание о Морском царе вытащили из памяти обещание неделю играть у того. К тому же были они в теплых морях. Вот ведь, за язык никто не тянул, сам тогда предложил. Так как же его найти-то, Морского царя? Не будешь с борта кликать, рыбы засмеют.
— И что вы предлагаете? — спросил лив, заметив, что от него ждут каких-то слов. — Бочку-сороковку чистого серебра утопить? Или, быть может, другую бочку: красна-золота?
— Золото и серебро нам самим пригодится, — ответил, криво усмехнувшись, тот же рус.
Садко поднялся на ноги. Он не удивился, он не испугался, он понял — это бунт. Русы рассредоточились среди команды, у каждого в рукаве по ножу, бить тревогу — лишние жертвы. Лив решил, что они, полуживые от усталости, вряд ли смогут обезоружить обученную убивать банду и примкнувших к ним мелких приказчиков.
— Что тебе надо? — спросил он, обращаясь к главарю бунтовщиков.
— Не тебе, а нам! — закричал срывающимся тонким голосом уродливый парень, не дав возможности русу произнести ни слова. — Жребий бросим, чтобы все по-честному. Кому выпадет — к Царю в гости отправится!
Музыкант опять непроизвольно вздрогнул: в гости! И откуда на его корабле взялся этот уродец? Он же в злобе своей на весь белый свет готов принести в жертву хоть всю команду. А его люди, кто потупился, уставившись на палубу, а кто и поднялся на ноги, готовый кинуться в самоубийственную драку, был бы приказ.
— Ладно! — как можно громче, сказал лив. — Всем сохранять спокойствие. Пусть будет жребий.
Он кивнул головой, подзывая к себе главного руса. Тот перемолвился быстрым словом с одним из своих подручных и, медленно ступая, приблизился.
— Не надо ломать комедию, — очень тихо — так, чтобы слышно было только им двоим — проговорил Садко. — Мы оба понимаем, к чему дело идет. Жребий на самом деле был брошен еще по отходу с Ладоги. Не тронь моих людей. Высади их на берег, если хочешь, только не убивай. Денег мы срубили много. Так что не стоит брать грех на душу.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});