— Едва ли. Мы с ним нигде подолгу не задерживались, или же просто для этого дел было невпроворот; отдельных шлюх не считаем.
— Ой.
— Так что, госпожа, — проницательно поглядел Макрон, — если кому-то интересно, то он свободен.
Юлия зарделась и быстрыми движениями закончила втирать мазь — так ощутимо, что даже Макрон был вынужден поморщиться. Отойдя на шаг, она тряпицей стала вытирать ладони.
— Ну что ж, вот и все. Постарайтесь не притрагиваться: на какое-то время она успокоит ваши ожоги. Я пришлю в ваше расположение еще один горшочек. Втирайте ежедневно, в начале и в конце дня.
— Благодарю вас, госпожа, — учтиво кивнул Макрон.
— Тогда ступайте, — с ноткой дерзости сказала Юлия. — А то меня уже другие дожидаются.
«Еще бы», — подумал Макрон, вставая. Он уже успел ее разглядеть: пригожа, даже красива, но этот ее господский вид действовал на префекта как-то остужающе. Слишком уж благовоспитанна, умна и независима; нет, такие нам не пара. А вот для кого-нибудь из своей ровни, глядишь, и составила бы счастье. Улов что надо.
Дальнейших попыток взять цитадель не было, и часовые со стен спокойно озирали залитые солнцем окрестности. Поглядывали за крепостью и повстанцы — небольшими группками с дальнего конца агоры и со стороны небольших кордонов за городом, откуда открывался вид на венчающую крутую возвышенность твердыню. В прочем же город и внутри и снаружи продолжал жить, казалось бы, вполне мирно. В ворота Пальмиры въезжал и входил торговый люд, купцы и менялы. Шла торговля товаром; к дальним берегам Евфрата вышел в обратный путь порожний караван верблюдов. Единственным признаком борьбы за власть был беспрестанный вывоз тел на похоронную равнину к югу от города. Там тела павших скармливали десяткам погребальных костров, над которыми по мере возжигания столбами всходил жирный черный дым — сытная отрыжка пламени, снедающего щедрое подношение из трупов. Погодя пепел сгребали в небольшие глиняные урны, которые в запечатанном виде уносились к странного вида похоронным башням, что вздымались над равниной, и там прах благоговейно помещался рядом с прахом предков.
Внутри цитадели для таких обрядов было мало места, и тела сжигались на общем огне в царском саду, после чего прах сгребали по урнам и убирали на хранение вплоть до снятия осады, когда его можно будет должным образом предать земле. Макрон с Катоном обошли укрепления, чтобы убедиться в наличии достаточного запаса стрел, пращных камней и прочих снарядов, которые можно будет быстро раздать при дальнейших попытках штурма. По окончании обхода они взошли на сторожевую башню и оттуда оглядывали крыши города.
— Как ты думаешь, что они предпримут дальше? — почесывая скулу, спросил Катон.
— Раскладов может быть несколько. Они могут сидеть на заднице и брать нас измором. Или же дождаться подхода парфян с их специалистами по осадам и, вероятно, какой-нибудь оснасткой. А то и просто сделать еще один таран и попытаться по новой.
— А ты бы на их месте как поступил?
— Я? — Макрон призадумался. — Я бы предположил, что посланная Вабату римская колонна, какой бы небольшой она ни была, — это знак преданности союзника. А значит, следом идет сила куда более крупная. То есть время на взятие цитадели у меня ограничено. — Он повернулся к Катону. — Лично я атаковал бы снова, как только у меня появится возможность.
— И я бы тоже, — согласился Катон. Он оглянулся через плечо, но единственные, кто еще находился сейчас на башне, — это хранители огня, которые увлеченно играли в кости на той стороне площадки. — Причем для меня было бы еще и утешением сознавать, что между защитниками отнюдь не все обстоит гладко.
— А откуда Артаксу это известно?
— Как-никак, он родня. Ему известно, какой разлад существует меж двумя его братьями и как мало верит им обоим отец. Артаксу известно и то, что Балт не жалует римлян и, вероятно, с трудом терпит наше здесь присутствие. И вот еще что. Если кто-нибудь из знати или беженцев начнет терять уверенность в том, что правитель удержится в своем противостоянии Артаксу, они могут прийти к выводу, что им лучше перекинуться на сторону мятежного князя и предать нас. А если им еще и посулить за это какую ни на есть награду, это еще больше подтолкнет их к измене. — Катон тускло улыбнулся. — Не самое лучшее положение из тех, в каких мы когда-либо оказывались.
— Но, опять же, и не самое худшее.
— Может быть.
Макрон оценивающе поглядел на своего друга.
— Что? — хмуро переспросил Катон. — Ты о чем-то подумал?
— Да так. Просто я рад, что ты с твоим изощренным умом на моей стороне. Как я и сказал той женщине: ты думающий человек, думающий солдат.
— Какой такой женщине?
— Ну той, что в лазарете. Которая осматривала мне раны. Юлия Семпрония, дочь посланника.
У Катона внутри чутко дрогнуло.
— Вы меня обсуждали?
— Да так, немного. Она спрашивала.
— Обо мне?
— Ну да. А что? Я не сказал ей ничего, что ты не сказал бы ей сам.
Катон на этот счет сильно сомневался. Он знал Макрона достаточно хорошо, и это давало ему основание опасаться, как бы проницательная Юлия не вытянула из его друга что-нибудь не мытьем, так катаньем.
— А что она хотела знать?
— Что я о тебе думаю. Женат ли ты, есть ли у тебя какая-нибудь женщина…
— А ты ей?
— А я — что на данный момент у тебя никого нет и ты свободен.
Катон нервно сглонул.
— Прямо так и сказал?
— Ну а как еще? — Макрон хлопнул его по плечу. — Собой она очень даже недурна. Для такого, как я, правда, немного вычурна. А для такого, как ты, — в самый раз.
Катон, зажмурившись, потер лоб.
— Очень тебя прошу: скажи, что ты ей не предложил, чтобы она… направила на меня свое расположение.
— Ах как сказано, — Макрон восхищенно ругнулся. — Просто-таки возвышенно. Только ты уж не держи меня за идиота. Я всего лишь намекнул, что ты свободен от каких-либо обязательств и что ты завидный улов для кого угодно. К тому же, Катон, мы же не на детском празднестве. Есть шанс, что перед Артаксом мы долго не продержимся. А если это так, то что ей терять? Да и тебе, раз на то пошло? Мне думается, она тобою прониклась. Если и ты к ней неравнодушен, то делай свой шаг без промедления, пока есть время.
— А если мы все уцелеем, что тогда?
Катон лишь представил себе всю дичайшую неловкость отношений, которые могли бы сложиться под зловещей сенью угрозы общей погибели — и вдруг все заканчивается тем, что заложники обстоятельств невредимыми возвращаются в прежний мир безопасного существования. Это еще если Юлия не отвергнет его с самого начала.