Н.С. Хрущев, преемник Сталина в качестве главы партии и государства, был полностью согласен с В.М. Молотовым в наличии самой тесной связи между советскими целями во Второй мировой войне, с одной стороны, и Холодной войной, с другой. Об этом Хрущев более чем откровенно говорил на советско-бельгийских переговорах в Москве в октябре-ноябре 1956 г.{713}
При обсуждении международных проблем советский руководитель «очень поразил» П. Спаака, одного из лидеров Социалистической партии Бельгии, неоднократно возглавлявшего ее правительство (впервые еще до Второй мировой войны), тем, что в своем пространном выступлении придал «большое значение» взаимоотношениям СССР с западными странами накануне и в период мировой войны.
Неоднократно возвращаясь к вопросу об ответственности за мировую войну, он настаивал на том, что война была развязана «лишь потому», что английские консерваторы и французские реакционеры не могли примириться с существованием социалистического Советского Союза, намереваясь «уничтожить его за счет сил германского фашизма»{714}.
Поэтому, говорил Н.С. Хрущев, западные страны затягивали с открытием второго фронта (на севере Франции) в расчете на максимальное ослабление СССР — «чтобы мы потеряли свое значение великого государства и подчинились диктату Англии и Америки»{715}. Западные державы открыли, в конце концов, второй фронт, говорил он, потому что «боялись, что наши войска придут в Париж и это создаст для них еще большие политические трудности. Мы не отрицаем, мы действительно разгромили бы немцев и пришли в Париж». Возвращаясь к «ситуации» послевоенного 1945 г., Н.С. Хрущев заявил, обращаясь к П. Спааку: «Я не хочу Вам доказывать, что мы, в нашем понимании, не хотели победы рабочего класса Франции и других западноевропейских стран. Я откровенен с Вами. Мы этого хотели. Мы и сегодня этого хотим. Другой вопрос — какими средствами и путями…»{716}.
В свете сказанного естественно, в чем Н.С. Хрущев видел «корень» послевоенной международной напряженности. Все дело в том, говорил он, что Советский Союз и страны Запада стояли «на разных политических и социально-политических позициях». Советский Союз стоял «за развитие и укрепление социализма» в странах Восточной Европы, как и «за завоевание» власти рабочим классом там, где еще господствует капитализм. Конечно, заключил Хрущев, руководители капиталистических стран борются не только против своих рабочих, «они борются и против нас… Они правильно рассматривают нас (мы за это не обижаемся) как рассадник социалистической заразы во всем мире. Отсюда и напряженность»{717}.
В своих воспоминаниях Н.С. Хрущев подтвердил классовую точку зрения на причины Холодной войны, считая «нормальным», когда обе стороны ведут друг против друга «подрывную политику». Такая политика взаимной враждебности, объяснял он, «вызывается классовым антагонизмом». И подчеркивал: «Мы тоже не отказываемся от идеологического противостояния со всеми сопутствующими ему мероприятиями, однако, за исключением ведущих к катастрофе»{718}.
Обращает на себя внимание, что все три приведенные выше оценки структурных противоречий периода Холодной войны исходят из постулата идейно-политической несовместимости противостоящих друг другу сторон. У М.М. Литвинова это — основополагающая коммунистическая идея непримиримого антагонизма двух систем, у В.М. Молотова — откровенная ставка на развитие мирового революционного процесса, у Н.С. Хрущева — «нормальность» противостояния тех же двух систем, несколько сдобренная осознанием реалий атомного века.
Противостояние тоталитарной коммунистической и либеральной идеологий, отступившее на задний план в годы войны, продолжилось по ее окончании в открытой форме. Сталинское руководство, оценивая победу над фашизмом под классовым углом, предполагало развить наступление на позиции капитализма.
Когда закончилась победоносная для СССР война, вспоминал Д.Т. Шепилов, в 1948–1949 гг. возглавлявший Отдел пропаганды и агитации ЦК ВКП(б), откуда направлялась вся идеологическая деятельность партии, становилось «яснее и яснее», что не все в области идеологии «соответствует победоносной эпохе и славе» Советского Союза{719}. «Наступила такая историческая полоса, когда стало необходимо изгнать капитализм из его последнего убежища — из области идеологических отношений», будет сказано позже в официальной истории Коммунистической партии{720}. Считалось, что во всех остальных областях советской жизни капитализм уже был побежден.
Характерные для тоталитарных обществ максимы идеологии задавал, разумеется, сам Сталин, при жизни никому не уступавший роли главного партийного теоретика. Какие идеологические установки исходили от него, нетрудно догадаться, если вспомнить, что в приписываемом Сталину (вполне оправданно) «Кратком курсе истории ВКП(б)» изложение событий подчинено истории бескомпромиссной борьбы идей. Идеология была самым эффективным оружием большевиков. Сталкиваясь с той или иной проблемой, советские руководители, как правило, прибегали к ее помощи, полагаясь всецело на магическую силу удачно выбранной идейно-политической формулы.
Одной из них, ставшей лейтмотивом всей истории СССР, явилась формула постоянного обострения идеологической борьбы между двумя системами. В черновых записях В.М. Молотова, готовившегося к докладу по случаю 30-летия Октябрьской революции, содержится запись, в которой идеологическая борьба названа «условием» дальнейшего продвижения социализма вперед в таких разных областях, как сельское хозяйство, культура и укрепление мира{721}. Чтобы идеология не теряла своей дееспособности, ее постоянно «подкрепляли» массовыми репрессиями и порождаемым ими страхом.
Созданное большевиками идеократическое государство было хорошо приспособлено для контроля над умами людей. По Сталину, по мере продвижения вперед, классовая борьба должна была нарастать. Очередным таким «продвижением вперед» и явилось образование «социалистического лагеря».
В идеологических битвах периода Холодной войны сделали карьеру многие видные советские деятели. Будущий главный идеолог партии М.А. Суслов, став в 1947 г. секретарем ЦК, одновременно возглавил Агитпроп ЦК, а после назначения нового заведующего оставался его куратором. Летом 1949 г. обязанности заведующего вновь перешли к нему. В дальнейшем Суслов стал отвечать в Политбюро, помимо идеологии, также за внешнюю политику и за кадры государственной безопасности и разведки. Хорошая иллюстрация к механизму функционирования идеократического государства, приспособленного к нуждам Холодной войны.
«Сталинский натиск на Запад» в связи с мировой войной стал, по мнению Р. Раака, автора уже упоминавшейся одноименной книги, центральным явлением новейшего времени. С ним автор связывает причины и Второй мировой, и Холодной войн. Аргументируя такую постановку вопроса, историк подчеркивает, во-первых, ту определяющую роль, какую сыграла в судьбах народов и стран Европы сталинская политика опоры на военную силу для достижения советских внешнеполитических целей; во-вторых, критически важную роль для международных отношений восточноевропейского региона, ставшего объектом советской экспансии; региона, где более всего проявились противоречия между СССР и его западными союзниками и где взошли первые всходы (послевоенной — в отличие от довоенной) Холодной войны. Тесную взаимосвязь между Второй мировой и Холодной войнами автор прослеживает в словах и делах Сталина, который ярко персонифицирует собой многие события предвоенного и военного времени.
Публикация на английском языке воспоминаний П.А. Судоплатова, одного из руководителей советской внешней разведки, занимавшейся тайными операциями за рубежом, произвела фурор фактами глубокого проникновения советских агентов в атомные секреты Запада. Не меньший интерес представляет русское издание книги под названием «Разведка и Кремль. Записки нежелательного свидетеля», раскрывающей самые скрытые, самые темные стороны советской разведывательной службы, без непосредственного участия которой, как оказалось, не делалось многое из того, что считалось делом государственной важности. Достаточно сказать, что круг высокопоставленных лиц, от которых Судоплатов получал тайные задания, включал И.В. Сталина, Л.П. Берия, В.М. Молотова. Не случайно автор назвал себя «нежелательным свидетелем» замыслов и дел обитателей Кремля{722}.
В особой главе, посвященной Холодной войне, автор фактически опровергает распространенную версию ее начала, часто связываемого с речью У. Черчилля в Фултоне. Для советских спецслужб, пишет он, «конфронтация с западными союзниками началась сразу же, как только Красная Армия вступила на территорию стран Восточной Европы». В другом случае он буднично замечает, что советские активные разведывательные операции в Западной Европе «совпали» с началом Холодной войны{723}. Как резюмирует по такому же поводу историк Р. Раак, Холодная война двигалась на Запад вместе с продвижением Красной армии и частей НКВД{724}.