Однако Дэвид, казалось, более не настроен был продолжать разговор. Вынув мальчика из колыбели, он задумчиво принялся подбрасывать его на колене, делая это грубо, как и все мужчины, но дети почему-то обожают именно такое катание. Затем Дэвид заговорил вновь:
– Пока я здесь, мне нужно признаться тебе еще кое в чем. Отправляясь в Ирландию, я так ненавидел тебя, что едва не лишился рассудка от злобы. Однажды вечером я напился до бесчувствия и пошел в ирландский бордель. Выбрал там девчонку, очень похожую на тебя. У тебя, знаешь ли, ирландские черты лица, – заметил он рассеянно. – Наверное, мне хотелось убедить себя в том, что чувство, которое я испытываю к тебе, – всего лишь похоть, и ее можно удовлетворить с любой женщиной, похожей на тебя. Надо было убедиться, что по-настоящему ты мне не нужна, что все мои переживания – самообман. Я лег с ней в постель, – его голос едва заметно дрогнул, – и, когда наступило время взять ее, у меня ничего не получилось. Между нею и мной все время вставали твое лицо, твое тело, твой голос. Так продолжалось всю ночь. У меня не хватило духу даже пальцем притронуться к ней. – Он выдавил жалкую улыбку. – Когда утром, уходя, я расплачивался с ней, она расхохоталась мне в лицо и сказала, что если все англичане такие, то нечего и удивляться, что ирландцы непобедимы.
– После этого, – продолжал Дэвид, – мне пришлось признать истину: ты всегда была, есть и будешь нужна мне. И как бы я ни старался, что бы ни делала ты, я никогда не смогу перестать любить тебя.
Лишь большим усилием воли мне удалось сдержать порыв и не броситься к нему в объятия. Помня о своих муках, я хотела, чтобы и он испил до дна чашу страданий.
– Что ж, – сказала я, глядя ему прямо в глаза, – наверное, сейчас нам приходится переживать одинаковые сложности.
Он смущенно опустил глаза.
– У тебя все в порядке, Элизабет? Ведь Спейхауз уехал. Как ты со всем справляешься?
– Ал, да, кстати, – я решила ударить его побольнее, – ты, должно быть, не знаешь. Мы с Эдгаром Спейхаузом скоро поженимся.
И я вручила ему письмо, оставленное без ответа. Письмо, которое останется без ответа навсегда. Теперь я знала это наверняка.
Дэвид молча прочитал послание и вернул его мне.
– Что ж, тогда, полагаю, мне не имеет смысла здесь задерживаться, – процедил он сквозь зубы. – Ведь Спейхауз, кажется, уже обо всем позаботился – о моем ребенке, о моей любви, одним словом, обо всем.
Недоумение и беспомощность слышались в его словах.
– Ах, тебе действительно пора? – Я встала с места, словно мне не терпелось выставить его за дверь, но тут же добавила: – Правда, я думала, что, раз уж ты пришел проведать сына, то мог бы немножко и задержаться, чтобы развлечь его мать. Ведь сегодня торжественная дата, которая имеет для нас обоих особое значение.
На его лице отразилось еще большее изумление. Дэвид тщетно пытался вспомнить, какое отношение может иметь к нам этот весенний день.
– А что мы сегодня отмечаем? – в конце концов выдавил он.
– Как что? Неужели ты забыл, дорогой? День дураков – всех дураков без исключения.
Я нежно улыбнулась ему. Его лицо озарилось ответной улыбкой – улыбкой облегчения.
– Ах, Элизабет, драгоценная моя! – прошептал он, шагнув мне навстречу.
Но не успел Дэвид заключить меня в объятия, как до нашего слуха донеслось тоненькое покашливание. Забытый всеми, Артур ухитрился открутить одну из позолоченных пуговиц от мундира отца и запихал ее в горло. Теперь он задыхался – его личико синело на глазах. Заботливые родители чуть ли не пять минут молотили его по спине до отрыжки, пока пуговица не вылетела из глотки. Наш малыш не остался в стороне от празднования дня дураков, на свой манер сыграв с нами первоапрельскую шутку.
Еще не придя в себя от потрясения, мы позвали Марту, которая вплыла в комнату грознее грозовой тучи и унесла ребенка, не забыв на прощание сказать нам пару ласковых слов. Дэвид повернулся ко мне. На его лице вновь играла улыбка, увидеть которую я уже не надеялась.
– На чем же мы остановились? – пробормотал он, нежно притянув меня к себе. – Кажется, мы были где-то здесь…
Его губы жадно впились в мои, и все горести и обиды, разделявшие нас в этот страшный год, утонули в розовом приливе, захлестнувшем обоих.
Когда голова перестала кружиться от сладости поцелуев, я обнаружила, что мы каким-то образом переместились на диван. Дэвид был полностью поглощен сразу двумя занятиями: он то нежно покусывал мое левое ухо, то целовал меня в затылок. Внезапно отстранившись, он произнес странным грубым голосом:
– Довольно.
Вздрогнув от испуга, я открыла глаза. Он склонился надо мной. Его лицо пылало, глаза озорно искрились.
– Элизабет, – произнес Дэвид с притворной жалобой в голосе, – я не лучшим образом действую на диване. Не найдется ли в этом доме кровати?
Я вздохнула с облегчением.
– Как тебе не стыдно, ты едва не напугал меня до смерти, идиот ты эдакий! Кровать тебе нужна… А ты хоть знаешь, который час? К твоему сведению, полдвенадцатого дня.
– Не вижу никакой связи, – ответил он голосом, исполненным мольбы, в то время как в глазах у него прыгали смешинки, – между временем суток и желанием отправиться в кровать.
– Что ж, в таком случае добро пожаловать в постель, – парировала я, – но знай, что в это время суток ты уляжешься в нее один.
Но тут страшная мысль пронзила меня, и я схватила его за руку.
– Дорогой, ведь тебе не сегодня нужно уезжать? Скажи, не сегодня?
Тоже посерьезнев, он отрицательно покачал головой. Его ладони мягко заскользили по моим рукам, пробежали по шее, погладили лицо.
– Нет, не сегодня.
Его голос был одновременно мягок и хрипловат, губы вновь тянулись к моим, но я остановила его на секунду.
– Сколько дней в твоем распоряжении? – спросила я голосом, севшим от волнения.
– Шесть.
– Благодарю тебя за это, Господи! – прошептала я, ослабев от счастья.
Его рот приник к моему, и я почувствовала себя беззащитной под его огненными поцелуями.
– Так как насчет кровати? – вполголоса спросил он во время паузы, которая длилась доли секунды.
– Дэвид, ты просто невыносим, – улыбнулась я. – Ты превратил меня в беспомощную развалину, значит, тебе придется отнести меня туда на руках.
– Отнести вас? – усмехнулся он с напускной надменностью. – Едва войдя в этот дом, я сразу почувствовал слабость в коленях, и эта слабость не проходит с самого утра. Так что мне самому впору ползти на четвереньках. Нет уж, моя прекрасная леди, если вы решили идти, то пойдемте вместе на четвереньках, а если получится, так доковыляем на своих двоих.
– А может быть, изволите отобедать? – решила я ответить уколом на укол. – Время уже почти обеденное. К тому же вы только что прибыли из Ирландии и, должно быть, испытываете чертовский голод.