Олегу Сергеевичу?
— И напрасно. Взяли бы и позвонили. Не нужно было ждать.
— Нет, Алла Борисовна. Я вам честно скажу — с вами мне легко как-то. Хотя могли бы, кажется, и не доверять мне... А Олег Сергеевич... Он, наверное, стал очень холодным, черствым человеком... Не сердитесь, пожалуйста...
— Нет, Ира, — сказала Алла Борисовна, — вы не правы. Он очень добрый, очень сердечный человек. Только он сейчас страдает. Ему ведь тяжелее, чем всем нам.
В передней хлопнула дверь.
Алла Борисовна прислушалась. Вышла из комнаты.
Поставив портфель на тумбочку, Руднев переодевал туфли.
— Олег? — удивилась Алла Борисовна. — Что случилось? Задержали рейс?
— Да, — сказал он. — Задержали.
— До утра?
— Да. До утра.
— Вот и прекрасно, — сказала Алла Борисовна. — У нас как раз гости.
Руднев вошел в комнату.
— Здравствуйте, Олег Сергеевич, — робко улыбаясь, проговорила Ирина Васильевна.
* * *
На улице над асфальтом клубился легкий парок.
Никто не обращал на него внимания.
Только что закончился рабочий день. Было оживленно. Люди торопились по своим делам.
Высокий рыжий парень тоже куда-то спешил. В одной руке нес он тяжелую авоську с апельсинами, в другой — детский самокат.
Увидев пар над асфальтом, парень остановился.
— Стоп! — крикнул он. — А ну — все назад! Здесь опасно!
На него, однако, не желали обращать внимания.
Пожилой мужчина, проходя мимо, спросил:
— Делать нечего?
Кто-то, покрутив у виска пальцем, засмеялся:
— Из дурдома сбежал?
Сердобольная тетка горько посетовала:
— Деточки апельсинчиков ждут, а папка уже нализался...
Но рыжий парень, положив у ног самокат и авоську с апельсинами, широко растопырил руки.
— Стоп, говорю! Провалитесь в кипяток. Не слышали, по телевизору передавали?
Кое-кто в нерешительности остановился.
— Ой, мамочки! — охнул женский голос.
— За руки! — крикнул рыжий. — Оцепление!
Несколько парней, по виду студенты, встали с ним рядом.
— А вы — с той стороны, — распорядился рыжий. — Чтобы оттуда не шли.
Живая изгородь оцепила место, над которым все сильнее и гуще подымался пар.
— Девушка! — крикнул рыжий. — Срочно — милицию и аварийку!
И вот уже толпа сплошь запрудила улицу.
Остановились трамваи и троллейбусы.
Взвыла сирена милицейской «Волги».
Регулировщики ГАИ жезлом направляли в объезд весь транспорт.
Подкатил дежурный «рафик» «Горэнерго».
Бригада рабочих во главе с начальником района Ивановым окружила люк.
Открыли крышку.
Рабочий в спецовке опустился вниз.
Руднев тоже прибыл в дежурном «рафике».
Подошел к группе людей, оцепивших опасное место. Осведомился:
— Кто поднял тревогу?
— Я, — сказал рыжий парень.
— Молодец, — сказал Руднев. — Спасибо.
— Не за что, — засмеялся парень. — Как говорится: информация — мать интуиции.
— Дядя, — сказал какой-то мальчишка. — А где твои апельсины?
Рыжий парень посмотрел себе под ноги. Авоська разорвалась, апельсины раскатились далеко кругом.
— Фу-ты черт, — сказал он. — Целый час за ними простоял.
— А ты через годик приходи, — посоветовал кто-то из студентов. — Глядишь, апельсиновая роща вырастет…
ЗНАХАРЬ
Глава первая
Семь месяцев назад — 29 и 30 марта — в городскую инфекционную больницу были доставлены трое больных с явными признаками столбняка.
В тот же день, 30 марта вечером, заведующий горздравом Мартын Степанович Боярский в кабинете главврача больницы созвал экстренное совещание медицинских работников.
Перед нами ставились прежде всего два вопроса.
Во-первых, следовало идентифицировать заболевание: выделить в крови больных столбнячную палочку или же установить, что клинику столбняка дает какая-то совсем другая, пока неизвестная причина. Впрочем, практически это исключалось.
Во-вторых, если лаборатория подтвердит столбняк, следовало найти объяснение столь интенсивной массовой вспышке. Столбняк — заболевание крайне редкое, вся многолетняя медицинская статистика города знает не больше десятка случаев, и потому три заболевания одновременно да еще в разных районах города выглядели странно и непонятно.
Бросалось в глаза еще одно обстоятельство. Все трое доставленных в приемный покой оказались раковыми больными, состояли на учете у онкологов.
Я попросил свести меня с кем-нибудь из родственников больных.
Внизу, в вестибюле, на скамейке сидел худой рыжеволосый старик, муж Веры Андреевны Сокол. Казалось, он дремал.
Представляюсь:
— Профессор Костин Евгений Семенович, заведующий лабораторией медицинского института... Разрешите, задам несколько вопросов.
Старик открыл глаза. Но не пошевелился.
— Чем болела ваша жена?
Старик ответил безо всякого выражения:
— Рак.
— Рак чего?
— Желудка.
— Где лечили?
Старик посмотрел на меня пустым взглядом.
— А ее не лечили.
— То есть?
— Все советовались.
— Не понимаю.
У него было отрешенное, безучастное лицо. Заговорил он не сразу, медленно и монотонно:
— В городской больнице сказали: «Нужна лучевая терапия, ждите места». Сколько ждать? Неизвестно. Повез в область. Там говорят: «Нет, лучевая тут бессильна. Кладите на операцию». Спрашиваю: «Жить будет?» Отвечают: «Постараемся, чтобы жила. Но мы не боги». Вижу — сами ничего не знают. Повез в Ленинград... — Старик не жаловался, он добросовестно излагал все обстоятельства. — В Ленинграде посмотрели и порекомендовали электронож. По месту жительства. Вернулся домой. На меня кричат: «Какой электронож? Вы чего-то не поняли». Говорю: «Хорошо, а вы ее спасете?» Кричат: «Если вы не будете нам мешать». — «Чем же я мешаю? — говорю. — Вы сами не можете друг с другом договориться. Вам нужен не живой больной, а покойник а белом столе». Они кричат: «Вы хулиганите!»
Старик замолчал.
Я спросил:
— А дальше что?
— Ничего. Забрал жену домой.
— Как лечили дома?
— Никак.
— Неправда, — сказал я. — Вы мне говорите неправду.
Тут я впервые заметил, что голова старика подергивается в нервном тике.
— А будьте вы все прокляты! — с ненавистью сказал он. — Доктора дерьмовые! — Старик беззвучно заплакал.
Я обождал минуту.
— Послушайте, — сказал