что реальность – какой-то ненормальный сон и ты все еще здесь. Моменты, когда у меня в голове мелькает мысль, что надо обязательно тебе рассказать о том или об этом… Их становится меньше, и тем не менее они не прекращаются. Но посмотри сюда. Посмотри сюда, наверх… или вниз, со своего мрачного грозового облака… не знаю, куда тебя занесло. Я все еще здесь. Может, мы когда-нибудь увидимся, где бы ты ни был. А до тех пор я буду держаться за то, что скучаю по тебе. Всегда. Потому что способен это вынести. А ты достоин остаться в памяти.
Я вздрагиваю, когда Седрик резко поднимается на ноги. Он помогает мне встать, затем мы кладем свои розы на могилу.
– Люк, – говорит Седрик. – Я бы без колебаний опять стал твоим другом.
СЕДРИК
Никогда в жизни я столько не плакал.
Глаза болят, как будто в них попал песок. Но взгляд на Билли действует как обезболивающее.
– Спасибо. – Во рту пересохло. – Ты была права.
– Это еще не конец, – заявляет она со слабой улыбкой. – На бразильских похоронах люди вместе выпивают за воспоминания. Ты отвечаешь за память, я – за выпивку.
Я шумно выдыхаю. Будет трудно.
– Почему бы и нет?
Она все продумала. У нее в корзине лежит плед, Билли расстилает его для пикника на траве около могилы Люка. Мы садимся, и она достает из корзинки три тяжелых бокала для виски, а еще бутылку из толстого стекла, доверху наполненную золотистой жидкостью. Щедро плескает из нее в бокалы. И в третий тоже. Как будто мы отмечаем вместе с Люком, и он в любой момент может сделать два шага и присоединиться к нам.
– Расскажи мне о Люке, – просит она и вручает мне стакан.
Я задумываюсь. Перед внутренним взором по-прежнему вспыхивает картинка: он лежит мертвым в ванне. От нее невозможно избавиться. Впрочем, я могу поискать другие и отложить пугающие подальше. Это случилось. Но это не все. Жизнь Люка – это нечто большее, чем его смерть.
– Люк, – начинаю я, – ненавидел посредственность. Еще в школе он с ума сходил, когда ему ставили С. Ему нужно было либо получить А[51], либо выслушать, что он полностью облажался. Все остальное было не для него. – Мне хочется засмеяться. – С Luce все стало намного сложнее. Если на каком-нибудь музыкальном портале мы зарабатывали средний рейтинг, он кипел: невыносимо.
Билли улыбается:
– Три звезды.
– Мило, – развеселившись, отвечаю я. – Но Люку сносило крышу.
– За загробную жизнь без посредственности. Slainte. – Билли поднимает свой бокал, мы чокаемся, а я морально готовлюсь к первому чистому виски без антидепрессантов. И вздрагиваю, чуть не подавившись, когда холодная жидкость стекает по языку.
– Билли. Какого черта. Что это?
Она улыбается.
– Сойдет. Мне еще садиться за руль. А тебе, вероятно, придется принять антидепрессант. Я не могла предугадать, как все пройдет. Но опьянение ведь происходит в мозге – чем мы сейчас и займемся.
– Ты серьезно перелила холодный чай в бутылку из-под виски?
– Да ты что, – бесхитростно откликается она. – Я заказала у Сойера лучший отвар, какой у него есть. Вкус необычный, да. Но парень знает свое дело, он же профессионал. Расскажи мне больше про Люка.
Я ужасно долго думаю, прежде чем в голову приходит что-то, кроме: «Он мертв». Но потом вспоминаю.
– Смотреть с ним сериалы было настоящим кошмаром. Он постоянно обращал внимание на все логические ошибки и нереалистичные сцены, а иногда досконально рассматривал вещи, которые казались ему особенно странными. Не ради того, чтобы расстроиться из-за ляпа, – он просто хотел понять. Знаешь хоть одного человека, который бы разжевывал сцену в ванной из «Во все тяжкие» с химиком?
Билли разражается хохотом:
– О боже, нет. Это же дико! Сцену в ванной!
– Slainte.
– Что еще? – Она подается вперед, и, когда ее взгляд на мгновение перемещается с меня на пустое место на пледе, у меня ненадолго появляется ощущение, будто Люк действительно с нами. Как странно, что за столько месяцев я ни разу не почувствовал того же. Зато чувствую сейчас, когда наконец его отпустил.
– Люк не любил сладкое – даже в детстве.
– Разве есть дети, которые не любят сладкое?
– Знаю, безумие. Его мама при любой возможности пекла ему пироги, потому что он так и не набрался смелости признаться ей, что не ест их.
Она хихикает:
– Дай угадаю, кто их ел!
– Должны же мы были его прикрывать. Для чего… – У меня неожиданно срывается голос, и приходится договорить намного тише. И снова вытереть слезы. – Для чего еще нужны друзья? Slainte.
Улыбка Билли кажется грустной, ранимой, но в то же время уверенной и ласковой.
– Ты ведь знаешь, что его семья не вычеркивает тебя, да? Наверняка тогда они были потрясены, поэтому не захотели видеть тебя здесь. Но они понимают, что ты занимал важное место в его жизни. Что он занимал и всегда будет занимать важное место в твоей. И что ты заслужил право находиться тут. Не только как кот Шредингера. И slainte.
– Откуда ты знаешь? – Неужели она права и опьянение действительно происходит только у нас в голове? Потому что именно так я себя и чувствую. Тело отяжелело, а на душе сильно полегчало. Появилась усталость. Такая, которая обещает глубокий, спокойный сон.
А еще бесконечная печаль. Реальная, искренняя, не пустая.
Билли притягивает меня к себе, и на несколько секунд я прячу лицо в ее волосах. Она кончиками пальцев гладит меня по щекам, не чтобы смахнуть слезы, а словно хочет до них дотронуться и убедиться, что они настоящие. Затем опускает глаза на могилу, и я повторяю за ней.
– Посмотри сюда. Почему еще они выбили на его надгробии строчки, которые написал ты? Последнее прощай, которое сказала Люку его семья, – твои слова.
БИЛЛИ
– Тебе надо успокоиться, – уговаривает меня Оливия. Пару дней назад она покрасилась в блондинку и добавила в свой боб розовых прядей, из-за чего, как ни странно, она выглядит как невинный ангел, пока сквозняк на вокзале не взлохмачивает ей волосы, придавая ее голове сходство с наэлектризованной метелкой для пыли. – Если будешь так нервничать, это ударит по желудку, и ты все выходные не слезешь с унитаза.
– Эта идея мне почему-то больше нравится, – ною я. – Как я могла так сглупить? Мне от мысли о знакомстве с мамой Седрика хочется выть от страха. А если она меня возненавидит?
– Никто, – отвечает подруга, выделяя каждое слово, – тебя не ненавидит.
– Никто, кроме моего отца, – парирую я. – Как я только додумалась попросить его о встрече?