ему доверяешь! Нельзя скрывать от него нечто настолько важное.
Это уже неважно. Уже нет.
Хотя бы дай ему сначала перевести дыхание.
А если он когда-нибудь узнает? От кого-то другого?
Да, рано или поздно он обязательно узнает.
Не сегодня, не завтра, не так скоро. Это не имеет значения. Он не сразу рассказал тебе про Люка.
Расскажи ему. Позже. Намного позже.
СЕДРИК
Отель, белоснежное здание в стиле ар-деко со множеством стеклянных фасадов, обходится нам в целое состояние, и я клянусь, что завтра верну Билли все деньги, все-таки мы здесь только из-за меня. Она по большей части молчит, однако это неудивительно с учетом того, что я сейчас на нее вывалил.
Комната обставлена просто шикарно: пушистые ковры, мягкое, словно маслянистое, освещение, гигантская кровать с кучей подушек и панорамное окно с видом на море и небольшой маяк на далеко уходящем в море пирсе.
Завернувшись в белый банный халат и с тюрбаном из полотенца на голове Билли выходит из душа, останавливается возле меня у окна и своим ароматом Билли и мыла заставляет меня дышать глубже.
Проклятье, я совсем потерян. Или, может, не так зачерствел, как раньше думал. Потому что после всего, что произошло в течение этого вечера, вынужден себе признаться, что чувствую облегчение. Как будто на незарастающую рану в моей душе нанесли исцеляющий бальзам.
Я обнимаю ее и прижимаю спиной к своей груди. Какое-то время мы вместе вглядываемся в эту странную, нереальную, непостижимую ночь, за которую столько всего произошло.
У нее подрагивают плечи, и сначала я думаю, что она плачет, но Билли лишь тихонько посмеивается:
– И все-таки я была права, видишь? Бегство вполне может стать решением.
– Если оставляешь себе шанс вернуться, то да.
– Это не шанс. Нам придется. Если останемся тут, то послезавтра разоримся.
Так здорово смеяться вместе с ней, особенно потому, что совсем недавно это казалось невозможным. Возможное явно изменило свои границы, думаю я и решаю запомнить это предложение для новой песни. Песни только для меня и Билли, которую больше никто не услышит.
– В своей бесконечной мудрости провозглашаю еще кое-что. – Билли выворачивается из халата, так что в моих руках внезапно остается только пушистая махровая ткань, в то время как она, обнаженная, обходит меня и ныряет в кровать под одеяло. – Пора спать.
Я не заставляю ее ждать, и она устраивается на животе, прильнув к моему боку под шелковым одеялом, и замирает, пока я поглаживаю ее по спине. У меня в голове играют последовательности нот, которые я не узнаю. Вероятно, из ненаписанной песни. Вероятно, из новой.
– Кстати, у меня все еще день рождения? – спрашивает Билли.
– Уже час как прошел.
Она наполовину переворачивается, прижавшись спиной к моей груди, а попкой – к моим бедрам.
– Но у меня осталось право загадать еще одно желание?
– Любое.
Она тянется руками назад, запускает пальцы мне в волосы, гладит кожу головы, спускаясь к шее, и у меня по спине пробегают одновременно горячие и холодные мурашки. Движение ее руки почти случайно перемещает мою ладонь ей на грудь. Ее бедра мягко и вместе с тем требовательно покачиваются на моем начинающем твердеть паху, предельно ясно выдавая ее желание еще до того, как Билли шепчет:
– Займись со мной любовью сегодня ночью.
Ничего, абсолютно ничего в этом мире я не сделал бы с бо́льшим удовольствием. Однако…
– Не думаю, что…
Не разрывая моих объятий, она поворачивается ко мне.
– Седрик, мне все равно. Будь во мне и не двигайся. Нам необязательно делать что-то еще. Я просто хочу почувствовать, что ты рядом. Сильнее, чем когда-либо.
– Не думаю, – заново начинаю я фразу, – что у них здесь где-нибудь есть презервативы.
От облегчения у нее вырывается приглушенный смех, и Билли протягивает руку к тумбочке, на которой стоит ее сумка.
– Я уже давно не выхожу без них из дома.
Меня возбуждают эти несколько слов и их смысл.
– Почему? – низким голосом полушепчу я.
– Потому что жду этого. Все время. Каждый день.
Мы движемся медленно. Почти с благоговением откидываем одеяло, чтобы видеть друг друга. Трогать друг друга. Билли снимает с меня боксеры, и мне кажется совершенно необъяснимым, как я смог провести с ней последние несколько недель – целовать ее, ласкать, ощущать, как она кончает в моих руках, и спать с ней каждую ночь – и не поддаться непреодолимому желанию, которое сейчас бурлит у меня внутри, пока мы касаемся друг друга, как делали всегда. И все же иначе. Более осознанно, наверное. В равной степени медленно и нетерпеливо.
Я чувствую лишь ее. Ее мягкие волосы на моей груди, ее губы на моем животе, ее язык на моей коже.
Ее соски твердеют под моими губами, а между ног становится влажно от моих пальцев. Она вжимается в меня бедрами. Не знаю, как мне удалось так долго продержаться и не войти в нее по-настоящему. Сейчас я едва не получаю оргазм, просто наблюдая, как она нетерпеливыми пальцами открывает коробочку, так что тонкий картон в итоге рвется. И подводит меня к этому еще ближе, когда разрывает фольгу и дышит при этом так, будто это требует огромных усилий.
Раскатывая на мне презерватив, Билли облизывает губы, и мне приходится вцепиться обеими руками в простыни, чтобы прямо здесь и сейчас не… Господи.
Ее запах затуманивает мне разум, пронзает тело электрическим разрядом. Как же меняется от страсти вкус ее поцелуев. Как уверенно она двигается, как безудержно дрожит, потому что хочет меня так же, как и я ее.
Я скольжу по ней, слыша в голове свою ненаписанную песню, покрываю поцелуями ее шею, лицо, губы. Билли тихо постанывает, когда я трусь об нее прямо там, где она уже мокрая для меня. И резко втягиваю в себя воздух, так как один этот негромкий звук буквально сводит меня с