очень редко исследуют. Естественно, мне хотелось поддержать другие семьи, которые с ними столкнулись. Однако в студии присутствовала психотерапевт, которая… скажем так: придерживалась очень традиционных взглядов. Она снова и снова отмахивалась от проблемы и вместо этого винила во всем мою работу. Называла меня эгоисткой, потому что с двумя детьми я продолжила карьеру оперной певицы. Нужно было сохранять самообладание, но… Что ж. Я не по собственной воле стала матерью-одиночкой. Ее упреки оказались для меня полной неожиданностью и ударили по больному месту. У меня сдали нервы, и я расплакалась перед камерами.
– И это показали? – Как подло.
– Это был прямой эфир. И на одной передаче все не закончилось, пресса буквально набросилась на эту историю, и меня выставили истеричной матерью-карьеристкой. Затем эти стервятники раскопали, что приемная не только Эмили, но и Седрик, и я превратилась в истеричную мать-карьеристку, которая предпочитает покупать себе детей, а не портить фигуру беременностью.
– Черт, – само собой вырывается у меня.
– Можно и так сказать. – Лора не выглядит озлобленной, скорее немного разочарованной. – Не то чтобы я сама никогда не задавалась вопросом, не связано ли заболевание Седрика с усыновлением. Людям нужно знать свои корни, а когда кто-то анонимно оставляет ребенка, они обрываются навсегда. Забавно, но я даже сама винила себя в том, что усыновила его, хотя это, конечно, бессмыслица, потому что не имеет никакого отношения к решению его биологической матери.
– Несправедливо осуждать людей, которые только хотят для других лучшего, – тихо замечаю я.
Лора улыбается.
– А разве не все мы этого хотим? Лучшего? Каждый по-своему? – Она разворачивается и прислоняется к веранде. – Это было трудное время для Седрика, а Эмили, хоть и не понимала всего, ужасно страдала, когда учителя и родители ее подружек сплетничали обо мне. У меня душа болела от того, что теперь я не смогу пользоваться своей популярностью, чтобы открывать глаза людям и привлекать внимание к этой проблеме. Однако я приняла решение больше не выступать на эту тему публично, чтобы защитить своих детей. Поэтому мне не хотелось, чтобы Седрик сильно распространялся об этом. Рано или поздно возле дверей опять окажутся репортеры.
– Звучит разумно. – Для Эмили это наверняка стало бы кошмаром. Сейчас я еще лучше поняла, почему Люк и Седрик стремились сохранять инкогнито в Luce. – Пресса точно может устроить ад.
Лора согласно хмыкает.
– Они прославляют тебя и любят. Либо втаптывают в грязь. Промежуточного варианта нет.
БИЛЛИ
Субботним утром тонкие лучи солнца пробиваются сквозь тучи и разгоняют их.
За завтраком мне кусок в горло не лез, однако теперь, когда мы с Эмили едем в автобусе в Вест-Энд, я расслабляюсь. Эмили спокойная и умная девочка. После того как мы ушли с ней вдвоем, потребовалось некоторое время, чтобы вывести ее из неуверенного молчания, но сейчас она уже рассказывает мне о себе, своей жизни и планах на будущее.
– Вы давно встречаетесь Седриком? – внезапно интересуется она, и ее сдержанная улыбка сразу дает мне понять, почему ей так хотелось остаться со мной наедине.
– Около двух месяцев. Но ощущается совсем иначе. Скорее как два дня. А иногда как будто… всегда? – Я смеюсь, и Эмили присоединяется ко мне.
– А как ты поняла, что он тот самый?
Я шумно выдыхаю.
– Ты просто знаешь. И в то же время никогда не наверняка. Трудно сказать. Вам просто должно быть комфортно друг с другом. Когда любой разговор дается легко и вместе с тем ощущается невероятно важным… Извини, Эмили, боюсь, я не помогаю.
– Да нет. – Всего два этих маленьких слова звучат довольно многозначительно, и мне с огромным трудом удается держать в узде свое любопытство. Или лучше сказать «совсем не удается».
– Ты же просто для подружки спрашиваешь?
Она прыскает от смеха.
– Именно. Для подружки и мальчика из ее… шахматного клуба…
– Шахматный клуб – это круто! – Я бы предположила, что это дискуссионный клуб, но я же не хочу показаться занудой.
– …они оба иногда спрашивают себя, не странно ли, что один из них черный, а второй – белый.
Я задумываюсь на мгновение, и наша дурашливость испаряется.
– Честно говоря, у нас с Седриком тоже поначалу возникли кое-какие проблемы. Было непросто, но в результате все пришло к тому, что я вообще больше не переживаю из-за этого.
Эмили пожимает плечами:
– Ну и правильно. Даже начинать не стоит.
Мне вдруг становится жаль, что легкомысленное настроение так быстро ушло. Впрочем, возможно, это все равно не то, в чем в настоящий момент нуждается Эмили. Я невольно вспоминаю о вчерашнем разговоре с Лорой.
– Наверное, нелегко, когда кто-то в семье визуально отличается от остальных, да?
Она вздыхает.
– На самом деле нет никакой разницы. Я познакомилась со своей биологической матерью… но, честно говоря… у нас нет почти ничего общего. Она очень шумная, обожает футбол, бокс и Формулу-1. Я же будто там, где и должна быть, с мамой и Седди. Единственное, что меня смущает, – это что каждый сразу понимает, что я приемная. Люди видят мою семью и тут же думают: «Вот она, она лишняя».
– Потому что они ничего не знают…
– Я понимаю. Но не хочу, чтобы они даже думали об этом. Знаешь, как часто у меня спрашивают, почему меня удочерили? Я уже со счета сбилась. А Седрика никогда не спрашивают.
– Представляю. Меня всегда раздражает, если люди по три раза переспрашивают, откуда я на самом деле.
Эмили яростно кивает, видимо, с ней такое случается гораздо чаще, чем со мной.
– Они не отвязываются! Разве недостаточно того, что я говорю: «из Лондона»?
Я наигранно мотаю головой:
– Но откуда ты на самом деле?
– На самом деле из Лондона.
Я меняю голос:
– Но твои родители! Откуда они?
– Тоже из Лондона.
– А бабушки и дедушки?
– Черт. Подловила. – Эмили смиренно поднимает руки. – Мой дедушка не из Лондона.
– Ну, наконец-то. Так откуда все-таки твоя семья на самом деле?
Она театрально вздыхает:
– Ладно, ладно, ты победила. Мой дедушка из…
– Да? Да? Говори же!
– Из Шотландии!
Мы хохочем, представляя себе, как такой ответ выбьет людей из колеи.
– Значит, тебе тоже это знакомо, – опять вздыхает Эмили, и я могу лишь кивнуть.
– Да, и лучше не становится, если я сразу говорю, что мой папа приехал из Штатов, а мама – бразильянка. Потому что тогда они хотят, чтобы я рассказала им что-нибудь, – я пальцами изображаю в воздухе кавычки, – о музыке и танцах моей культуры. Я вас умоляю. Я была в Бразилии один раз. Я даже местную еду не переношу.
Эмили закатывает глаза.
– А