Читать интересную книгу Записки викторианского джентльмена - Маргарет Форстер

Я решил начать с Шотландии, а не с Англии. Ведь Анни и Минни заслужили отдых после того, как целое лето просидели взаперти со старым ворчуном-отцом, а добрые друзья из Эдинбурга давно меня упрашивали приехать всей семьей, к тому же девочки не видели Шотландии, и я надеялся, что мы прекрасно проведем там время и убьем двух зайцев, совместив приятное с полезным. Анни и Минни очень обрадовались, но не успели мы толком продумать наше путешествие и обо всем договориться, как разразилось новое несчастье: заболела моя матушка. Если, по-вашему, "несчастье" - это сказано слишком громко, вообразите всю картину. Матушка жила в Париже, отчим давно похварывал и ухаживать за ней был неспособен, и у человека, наделенного хоть каплей сострадания, - а девочкам его было не занимать - сомнений быть не могло: нужно ехать к ней. И бедняжки отправились в Париж - дежурить в комнате больной, думая лишь о том, как добра была всегда к ним их любимая бабушка. Я, разумеется, поехал с ними, и хотя матушке и в самом деле было очень худо: она не поднималась с постели, - я тотчас понял, что истинная причина ее недуга в нервах. Пришлось принять временное решение: девочки остаются в Париже, а я отправляюсь читать лекции, позже, если обстоятельства изменятся, я, может быть, придумаю что-нибудь более утешительное. Оставил я их с тяжелым сердцем, но старался держаться бодро и не поддаваться страхам, что очередное заточение плохо отразится на здоровье Минни, - в конце концов, она справлялась с ним раньше, справится и сейчас, возможно, ей даже придется не слишком трудно: похоже, матушка скоро встанет на ноги и худшее явно позади.

Скажу вам сразу, что, несмотря на скверное начало, поездка удалась. "Георгов" слушали на родине гораздо лучше, чем в Америке, что, несомненно, следует отнести на счет лучшей подготовленности слушателей. Какое удовольствие я испытал, когда меня освистали в Эдинбурге за то, что я нелестно отозвался о королеве Марии Стюарт! Конечно, в первую минуту я был обескуражен: я столько раз читал точно ту же лекцию, и столько раз зал каменным молчанием встречал ту же самую фразу! Все мои речи оставались без ответа, поэтому я напрочь позабыл, что есть на свете люди, которые чтут память этой королевы. Ах, как меня воспламенил открытый вызов! Я тотчас высказался еще более решительно, и опостылевшие лекции обрели совсем иной вкус. Нет ничего хуже, чем обращаться к серой массе равнодушных слушателей, на лицах у которых не дрогнет ни один мускул, ведут они себя, как в церкви: боятся шевельнуться, пока святой отец не даст им знака; но до чего же хорошо выступать перед людьми, которые горят одушевлением и настороженно следят за каждой вашей мыслью: один неверный шаг - и вам не сдобровать. Вместо потока слов лекция становится потоком страсти, ваш голос, набирая силу, взмывает вверх, волнение пронизывает воздух и заражает слушателей. Да, это истинное наслаждение, в вашем занятии вам больше не видится ничего корыстного или постыдного, даже денежная его сторона становится для вас приемлемой, и вы больше не ощущаете уныния, не чувствуете себя странствующим торговцем, расхваливающим свой товар, напротив, - занимаетесь достойным делом. Публика ублаготворена, вы тоже, она от вас чему-то научилась, научив и вас, все счастливы, и можно ехать дальше, в следующий город, благословляя свою удачу. Ах, если бы так было и в Америке, но все четыре короля были мертвы для моих слушателей, точно доисторические чудовища, и оживить их я не мог, сколько ни старался. С юмористами было как-то лучше, хотя их так же мало знали, не понимаю, почему.

После лекции, как водится, бывал обычно званый ужин, я, правда, поостыл к подобным пиршествам: не все, что подавалось за столом, я мог позволить себе есть после недавней болезни, да и зубы стали меня подводить в последнее время, но я мужественно отсиживал на этих ужинах и наслаждался обществом. Если вы житель Лондона, вы непременно удивитесь: какое еще общество? кого можно найти в провинции? Ведь всем известно, что в этих нелепых городишках за пределами столицы - вдали от города - не существует никакого общества, там только и есть, что непролазная грязь, невежество и скука - едва ли не варварство. Не знаю, кто это придумал, наверное, столичный сноб с какой-то задней мыслью, но смею вас заверить: это вздор, и в трехстах милях от Лондона вы встретите гораздо больше умных собеседников, чем можете себе представить, вдобавок лишенных того глупого жеманства, которым отличается наш свет. Как часто, сидя зажатый между двумя дородными врачами, торговцами или священниками, я думал про себя, что слышал за последний час гораздо больше здравого, чем за целый день бесед со светскими людьми. Эти провинциалы скромны, но не от ложного смирения, а оттого, что трезво сознают свои возможности. И говорят только о том, что знают. Они не строят из себя всезнаек и, если не слышали о том или ином известном человеке, охотно спрашивают, кто это такой. Не силятся затмить вас каждую минуту, не углубляются в знакомый им предмет ради того, чтобы порисоваться, но держатся всегда на равных. Надеюсь, из моих слов не следует, что они невежественны, ибо это далеко не так: они прекрасно начитаны, и их суждения свободны от навязших в зубах похвал и порицаний лондонского света, где все твердят одно и то же, подхватывая друг у друга. Все это заставило меня задуматься о том, как часто в Лондоне судят о людях по успеху, забыв их истинную ценность, бывало, поговорив с каким-нибудь священником, который зарабатывает сто пятьдесят фунтов в год, я с ужасом осознавал, что получаю больше за неделю. Я даже не мог бы возразить, будто тружусь больше: священники, врачи и многие другие, делившие со мной застолье, работают гораздо тяжелее вашего покорного слуги, который пробавляется испытанными лекциями, порой расплачиваясь за них лишь легкими приступами хандры. И я не стал бы утверждать, будто мой труд ценнее, ибо что тут особенного - часок-другой порассуждать о четырех покойных королях? Можно ли это сравнить с всечасной заботой человека о самых неотложных нуждах целого прихода? Кто я такой? Забавник - развлекаю публику, и платят за мои затеи слишком много, - так этого оставлять нельзя. Пока общественная жизнь полна таких противоречий, никто не может быть уверен, что получает по заслугам за свой труд; не понимаю, отчего моя особа не возмущает ближних много больше, чем это имеет место.

Так с чувством, с толком я разъезжал по городам и весям Англии, словно почтенный окружной судья, и, окрыленный успехом своих "Четырех Георгов", предавался философским размышлениям - настроен я был превосходно. Пошаливало лишь здоровье, я, правда, обещал вам не касаться этого предмета, но иногда оно так властно вмешивалось в жизнь, что невозможно обойти его, рассказывая о себе. Порою приступы болезни укладывали меня в постель, и всякий раз это случалось в какой-нибудь отвратительной гостинице. Да, можно восхвалять покой, добросердечие и теплую компанию провинциальных городков, но захолустные гостиницы... бр-р! Конечно, попадаются и там порядочные заведения, и вы о них, должно быть, слышали, к примеру, в Гулле, Брэдфорде, да и в других местах, где я и сам бывал; но, по несчастью, заболевал я непременно в какой-нибудь очередной дыре: холодной, грязной, мерзкой, лишенной самого необходимого для больного человека. В такие минуты мой собственный кров казался мне раем, и требовалось немалое присутствие духа, чтобы не бросить все и не поспешить в свои пенаты. Собрав остатки мужества, я довел до конца поездку и возвратился в Лондон, выполнив все обязательства. Там на меня напал другой недуг, гораздо более неотвязный: я захотел купить поместье. Годами я носился с этой мыслью, особенно настойчиво она меня преследовала, когда я заболевал; с недавних пор такая трата была мне по карману. А в самом деле, отчего бы не купить хороший загородный дом со скромными угодьями, что меня останавливает? Недавно под Саутгемптоном, в Бевис-хилле я видел усадьбу, назначенную к продаже: шесть акров земли и прочее, - наверное, было бы занятно примерить на себя роль сквайра в жизни, а не только мысленно - описывая их в романах. Но тут мне пригодилась - в виде исключения - моя, обычно обременительная, способность заглядывать в будущее: вот я в своих крагах торчу один-одинешенек в Бевис-хилле, а Минни и Анни где-то далеко со своими мужьями - и мне стало невыносимо тоскливо. Да что я себе думаю: в моем возрасте (не нужно забывать, что одиночество уже не за горами; девочки вот-вот выйдут замуж) лишиться городских удобств, в которых с каждым днем я буду нуждаться все больше и больше? Ну нет, так не годится. Я человек городской, и если мне понадобилась новая игрушка, - а я, как вы заметили, без них не обхожусь, - значит, придется придумать что-нибудь другое. Останусь-ка я лучше в Лондоне и приступлю к своему Тайному Замыслу: займусь-ка я политикой - достаточно рискованное предприятие.

20

Недолговечные радости политики