в пространство между трубой и породой, укрепляя стенки скважины. Чем больше напор глинистого раствора, нагнетаемого насосами, тем быстрое работает долото. Следовательно, труб хватит на десятки скважин и не надо ни ротора, ни дизеля. Дешево и сердито.
Киров быстро встал, подошел к Серебровскому, обнял его за плечи:
— Кто же изобрел такое чудо?
— Наш инженер, Капелюшников.
— Капелюшников? Не слыхал такой фамилии. А где этот турбобур?
— У него в мастерской.
— Что же ты молчал до сих пор, Александр Павлович. Едем к Капелюшникову. Едем немедленно...
4
Знакомство с инженером Матвеем Капелюшниковым и осмотр его турбобура так взволновали Кирова, что он не мог уснуть почти всю ночь и утром, чуть свет, позвонил Серебровскому:
— Александр Павлович, это я, Киров. Извини за ранний звонок. Вот что я думаю... Надо по возможности быстрей провести испытание турбобура, но так, чтобы не узнали американцы. Вообще, старайтесь до поры до времени никому не говорить. Очень бы хотелось провести испытание до моего отъезда в Москву. Что, готовите? Хорошо! Желаю успехов...
Через несколько дней на одной из буровых Киров присутствовал на испытаниях турбобура. Были приглашены лишь несколько видных специалистов.
Турбобур спустили в забой вместе с колонной труб. Включили насосы. Никакого грохота, сотрясающего вышку, не было слышно, а квадрат уходил и уходил в скважину.
— Работает? Лихо! Что я говорил, — восторженно воскликнул Серебровский.
— Погоди, Александр Павлович, — цыплят по осени считают, — охладил его Киров.
Прошел час, другой. Несколько раз наращивали колонну труб, а турбобур работал как и прежде.
Киров и все члены комиссии отказались от обеда. Ждали...
Лишь через пять часов работы турбобур извлекли из скважины и разобрали. Лопасти рабочего колеса турбины были сточены, как на наждачном круге.
— Это песок! — заявил Серебровский. — В глинистом растворе много песку. А скорость подачи раствора большая. Он и срезал лопасти...
— Возможно! — согласился Киров. — Я прошу членов комиссии изучить основательно причины сработки лопастей и составить акт о действии турбобура...
Перед самым отъездом Кирова на Двенадцатый съезд партии Серебровский привез ему акт комиссии.
Киров, внимательно прочтя, взглянул на него ободряюще:
— Чувствую, что акт расстроил и тебя, и Капелюшникова. Но напрасно. Турбобур — отличнейшее изобретение, и, я уверен, он будет усовершенствован и заменит роторное бурение. Однако на это потребуется время. Пока я в отъезде, продумай со специалистами, какие заводы в Баку можно переключить на производство нефтяного оборудования. Американцы вряд ли нам окажут большую помощь. Нужно все: и вышки, и двигатели, и роторы, и лебедки — делать самим! Это главная задача ближайших месяцев.
5
В конце января 1924 года весь трудовой мир потрясла горькая весть о смерти Ленина.
Особой болью она отозвалась в сердце Кирова, знавшего и горячо любившего Ильича.
Он был в то время в Москве: приехал на Второй съезд Советов. Ему довелось вместе с соратниками Ленина сопровождать траурный поезд из Горок в Москву, прощаться с Ильичем во временном Мавзолее...
Все это время Кирова не оставляли думы о Владимире Ильиче, о его доброте и сердечности, о его великом деле. Даже записал свои мысли:
«Он заложил фундамент будущего социалистического строя... И если мы сумеем сохранить в партии душу Ильича, то мы доведем его постройку до конца. Нам все же теперь уже легче. У нас надежный, проверенный партийный компас, и мы дорогу найдем...
Из его наследства мы создадим ленинизм. Только один путь к будущему — изучение ленинизма».
6
Неузнаваемо преображались промыслы. На смену деревянным буровым строились стальные вышки. Ударное бурение заменялось роторным. Убирались дымные кочегарки, устанавливались электродвигатели. Стала уходить в прошлое самая уважаемая в Баку профессия тартальщика. Желонка отслужила свой век. Нефть выкачивали из скважин станки-качалки.
Баку опять обрел славу нефтяной столицы.
Он преображался, ширился, обзаводился новыми рабочими кварталами с красивыми клубами, театрами, больницами, школами.
Преображались, духовно росли люди. Некогда глухой край становился цветущей республикой. Киров радовался этим успехам.
Жизнь становилась совсем другой. Даже у него больше оставалось свободного времени. И порой он мог съездить на охоту, прочесть хорошую книгу, побывать в театре...
Как-то ранней осенью в ЦК пришел редактор «Бакинского рабочего» Чагин. Киров был один и очень обрадовался.
— Ну, какие новости, Петр Иванович? Журналисты должны идти впереди событий.
— Есть одна новость, Сергей Миронович, да не знаю, как вы к ней отнесетесь...
— Выкладывай, что за новость?
— В Баку приехал известный поэт Сергей Есенин.
— Есенин? Любопытно... Пишут о нем по-разному... Знаю. Но стихи его берут за душу, волнуют... Одним словом, я вашу новость приветствую и готов встретиться с Есениным. Только надо это не официально, а по-домашнему.
— Да, конечно, Сергей Миронович. И Есенин будет очень рад. Скажите, где и когда — я его привезу.
— Хорошо, спасибо. Я подумаю... — сказал Киров.
Встреча состоялась тогда же осенью на даче. Есенин казался усталым и немного стеснялся. Но простота, душевность, обаяние Кирова тронули его. Есенин почувствовал, что он в кругу друзей и истинных ценителей поэзии, воодушевился, много и увлеченно читал, был весел.
Его поместили в Мардакянах, в одной из ханских дач с большим садом, фонтаном, каменным забором.
Прожив в Баку полгода, Есенин написал много стихов. И вот теперь, весной 1925 года, опять они встретились с Кировым в нефтяных Балаханах на торжественной закладке рабочего поселка.
Киров, уже как старого знакомого, пригласил Есенина к себе на дачу. Был приглашен Чагин и еще несколько друзей...
Вечером сидели на открытой веранде. Было тихо и лучезарно. Деревья дремали. Вдалеке было видно море.
Кто-то вспомнил революционные годы и бакинских комиссаров.
Есенин, все время молчавший, вдруг встал, встряхнул густыми светло-русыми волосами и начал читать увлеченно, плавно размахивая правой рукой:
Пой песню, поэт,
Пой.
Ситец неба такой
Голубой.
Море тоже рокочет
Песнь.
Их было
26.
26 их было,
26.
Их могилы пескам —
Не занесть...
Во время чтения он весь ожил, преобразился, глаза засверкали.
Горячие, искренние аплодисменты еще больше воодушевили Есенина.
— «Персидские мотивы»! — попросил Чагин.
Есенин кивнул и уже в другой тональности, тише и задушевней, стал читать последние стихи. В них сквозила грусть, больно трогающая за сердце:
Многие видел я страны,
Счастья искал повсюду.
Только удел желанный
Больше искать не