бинтах.
– Хорошо ты меня уже понимаешь, Лисенок. Даже страшно.
Но она покусывала губы – прогоняла ту самую улыбку, от которой появлялись на щеках ямочки. Хельмо, все сильнее убеждаясь, что зря они пришли, опасливо покосился на Янгреда. Тот тоже кусал губы, но с иным выражением лица.
– Но больше я не буду грустить, обещаю. Всякой скорби отмерено время. – Инельхалль закрепила повязку и отсела немного, но Хайранг тут же потянулся за ней, и пламя высветило два обращенных друг к другу профиля, сверкнуло синевой и зеленью. – Что?..
Хайранг подался еще чуть ближе, но почти сразу опять отстранился.
– Нет. Ничего. Извини. И спасибо.
– Ничего? – медленно, будто огорченно повторила она. И конечно же, сломила его.
– Я понимаю тебя совсем не так хорошо, как хотел бы. Но я…
Он не успел закончить: она коснулась вдруг его голого плеча, потянулась к лицу, приподнялась и… просто прижалась губами ко лбу. Хайранг зажмурился, смутился, стал еще потеряннее, чем когда над ним посмеивался Янгред. А потом улыбнулся, сомкнув ресницы.
– Так делает один знакомый молодой полководец. – Инельхалль наклонилась. – А так – я. – И она поцеловала его в губы. – Спасибо, что ты выжил сегодня. Я знаю, как отчаянно ты спасал своих людей, которых наше огнейшество отправил в город. Ты…
– Пойдемте, Хельмо, – раздалось над ухом, прежде чем Хайранг бы ответил. – Не будем мешать им перемывать мои кости. В какой-то степени я это заслужил, да?
Его потянули за рукав, заставили выпустить ветку, и только тогда он отрешенно отметил, что Янгред сбился на «вы». Но мысль что-то затмило, и не сразу Хельмо осознал: то была теплая тоска. Ему представилось почему-то, что родители – воеводы, чьи подвиги он знал лучше, чем лица, – точно так же могли сидеть у костра. Перевязывать раны друг другу, шептать какие-то трогательные глупости и благодарить за простые вещи.
«Спасибо, что выжил».
– Забавно выходит. – Голос Янгреда, едва они отошли подальше, зазвучал преувеличенно бодро. – А я вообще-то должен был делить с ним сегодня шатер. Помнишь ведь, что в мой угодил снаряд? Хм. Как бы они не заявились вдвоем, будет неловко…
Хельмо покосился на него и отвел глаза, не понимая, как отвечать, в чем – в ком? – беда. Одно радовало: Янгреду хватило выдержки – или гордости? – удалиться, а не ринуться, возмущенно треща ветками, к подчиненным. А потом в голове снова прозвучало глухое «В какой-то степени я это заслужил». И Хельмо вдруг понял, что речь была не о попреках по поводу солдат.
– Пойдем тогда ко мне, – предложил он, решившись, и кивнул в сторону реки. – Я не делю шатер ни с кем, и так, вероятно, будет, пока мы не соединимся с Первым ополчением.
– А этот твой ушастый? – уточнил Янгред, глядя под ноги.
– Цзуго? – Хельмо совсем растерялся, но напомнил очевидное. – Так он в городе остался. И даже если бы нет, у него полно приятелей. Меня порой терзает подозрение, что у него вообще нет своего шатра, и его это устраивает. Кочевник и есть кочевник…
Янгред рассмеялся, но это был натянутый смех. Скорее всего, он и сам понимал, как выдает свое настроение, забывая простые вещи.
– Пошли, – повторил Хельмо, гадая, как его отвлечь, и за неимением лучшего махнул бутылкой. – Такой обычай, кстати, тоже раньше был, если интересно. Воеводы разных полков ночевали вместе. Грайно и мои родители еще так делали.
Янгред обернулся к елям. У него не получилось сделать это небрежно и незаметно.
– Спасибо. Думаю, ты прав. Пусть… пусть делают что хотят и где хотят. А я побуду подальше. – Он дохнул себе в ладонь и все же пошутил. – Опять же, никого не буду смущать хмельным духом, я ведь запретил сегодня пить…
– А сам! – возмутился Хельмо.
– А сам не сомневался, что ты меня остановишь. – Янгред подмигнул. – Дисциплина. Так-то.
Свой шатер Хельмо приказал разбить на опушке, в стороне от дружинников. Неподалеку, на откосе берега, находился лишь пост часовых. Хельмо надеялся, что выспится под шум отдаленного моря и деревьев: на время природа заглушит утренний гомон лагеря. Это было просто необходимо, чтобы хоть как-то соображать.
Шелесты и шорохи обступили, едва ниспадающий лапник остался позади. В дыхание леса вплелось птичье пение. Янгред замер как вкопанный, повесил лампу на ветку и запрокинул подбородок. Лицо его опять опустело, но это была иная пустота.
– Как же непривычно…
Для Хельмо звуки были обычными, но он тоже остановился и вслушался, заодно разглядел получше лампу – сосуд такого же черного, как бутыль, вулканического стекла, внутри которого бесновались рыжие искры. Живой огонь сжирал умирающие угольки – примерно так Янгред еще в прошлую ночь объяснил принцип работы светильников. Хельмо тронул стекло пальцем. Оно было холодным.
– Можешь не ждать, – услышал он. – Я еще немного послушаю. И подумаю…
Хельмо обернулся. Янгред прислонился к дереву, сел меж широких корней. Закрыл глаза; слабый свет заплясал рядом, выхватывая волосы и половину лица. Поколебавшись, Хельмо отступил от полога присел рядом. Уходить не казалось правильным: надумает еще вернуться к лесу, наворотит дел, сцепится с этим своим Лисенком или…
– Лучше посвяти ночь сну, – посоветовал он как можно ровнее. – Наслушаешься, когда вы получите земли.
Он мог бы догадаться, что получит мрачный ответ:
– Все непредсказуемо, Хельмо. Кости не слышат птиц.
Невидимые соловьи, дальнее море, едва различимые в сумерках листья продолжали петь. Хельмо попытался поставить себя на место Янгреда, но не смог. Что он слышал? Точно не то, что различит привычное ухо. Хельмо скользнул взглядом по отрешенному лицу. Свет в очередной раз упал на кожу Янгреда; тень беспощадно зачернила кровавый след. И слова обрели не просто смысл – тяжесть.
– Ты прав.
Янгред неожиданно и прозаично зевнул, приоткрыл один глаз.
– Конечно, я прав. Я почти всегда прав. В чем именно?
– Ты получил много ран для боя, которого не предполагалось соглашением. – Хельмо все же произнес это и осознал, что хотел произнести долго. – Половина должны были стать моими. Еще Имшин тебя…
Губы Янгреда дрогнули в усмешке, рассеянной и блеклой. Интересно, слушал ли он вообще или по-прежнему мыслями был у чужого костра? Он поднял руку, коснулся росчерка на лице и поморщился: выступила капля крови.
– К счастью или к сожалению, раны наносят, не уточняя, кому они предназначены. Ну, если речь не о моей жене, она умеет бить метко.
– Твоей?.. – Хельмо потерялся в словах. Он думал о чем угодно, но не об этом, и сейчас даже решил, будто что-то недопонял. – Постой, это что, Инельхалль твоя…
Янгреда, похоже, даже развеселил его бурный отклик: он посмотрел с