Пираты в ужасе бежали от афинских триер. Те, кто не успел скрыться, повисли на соснах над береговыми скалами — пусть любуются на море, где чувствовали себя хозяевами.
Вскоре не только острова Эгеиды, но также Иония, Дорида, Кария и Ликия были освобождены от власти Ахеменидской империи. Вместо назначенных Ксерксом сатрапов полисами снова управляли выбранные народом архонты.
Но Ксеркс не унимался. Тут и там вспыхивали стычки эпибатов с такабарами. Для престарелого шахиншаха было важно, чтобы крупные силы эллинов не высадились на южном побережье Малой Азии.
Он готовился к худшему. По его приказу Ариоманд, сын Гобрия, привел к берегам Памфилии флотилию из трехсот пятидесяти боевых кораблей. На подходе были восемьдесят финикийских пентеконтер с Кипра.
Ариоманд поджидал Кимона возле города Аспендос на реке Эвримедонт[57]. Наварх готовился выскочить из засады, чтобы нанести молниеносный удар по флоту Делосской симмахии, как только триеры войдут в Памфи-лийский залив.
Кимон узнал о коварстве персов от перебежчиков. Вместо Памфилии все двести кораблей союзнического флота поплыли к Книду. Оттуда, дождавшись высаженного в Карии войска, объединенная армия двинулась на Фаселис[58].
Ночами, обмотав уключины тряпками, чтобы они не скрипели, корабли крались вдоль побережья Ликии. Отряды пехотинцев перешли Западный Тавр и вскоре разбили лагерь на подступах к Фаселису.
Однако его жители, хотя и были эллинами, сохранили верность шахиншаху. Разъяренный Кимон решил взять город штурмом. Фаселитов спасли моряки с Хиоса: эпи-столевс хиосцев уговорил наварха оставить предателей в покое. Но им пришлось заплатить штраф в десять талантов, а также снарядить несколько триер для участия в нападении на персов.
Когда Ариоманду стало известно, какая мощная армия ему противостоит, он засомневался в успехе. Поэтому, опасаясь больших потерь, персидский наварх решил уклониться от прямого столкновения с эллинами.
Но просто сидеть сложа руки он тоже не мог. Поэтому, стоило армаде Кимона появиться перед устьем Эвримедонта, как он вывел из реки свою флотилию, надеясь испугать противника ее численностью. Однако эллины не дрогнули.
Персы поразились такой решимости врага и повернули назад. Высадившись на берег, эллины бросились к укреплениям, которые успели построить ополченцы. Было захвачено двести триер.
Такабары покинули Аспендос, чтобы спуститься к морю. Кимон бросил против них эпибатов. После жестокой битвы афиняне обратили варваров в бегство.
Началась резня. Эпибаты пленных не брали. Завалив берег Эвримедонта трупами, они добрались до походных шатров. Наградой за доблесть для них стала золотая и серебряная утварь, а также дорогое оружие.
Оба сражения — морское и сухопутное — произошли в один день и закончились полной победой Кимона. Третью победу он одержал позже, совершив рейд на остров Идра у восточного побережья Пелопоннеса, куда пристала финикийская флотилия.
* * *
463 г. до н. э.
Афины
На Великие Дионисии в театре Диониса давали "Эдипа-царя" Софокла.
Акрополь посерел под шапкой махровых облаков. Воздух казался густым и влажным, словно впитал в себя волнение зрителей: истеричные рыдания матрон, преувеличенный испуг девиц, снисходительное сочувствие мужчин.
Бревенчатую сцену закрывало раскрашенное полотнище с изображением гигантского дворца: над орхестрой нависали преувеличенно высокие колонны и статуи.
Бутафорские пальмы лениво раскинули ядовитозеленые тряпичные листья, чучела павлинов и обезьян смотрели перед собой невидящими глазами.
Баритон Эдипа с самого первого эписодия зазвучал мощно и властно. Актер-протагонист декламировал, стоя на ступенях алтаря Диониса в длинной пурпурной мантии. Царю вторил высокий гулкий тенор Креона.
Хор время от времени взрывался стасимами — то протяжными, полнозвучными, то надорванными, пронзительными. Звук возрастал благодаря резонирующим урнам.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Публика принимала происходящее на орхестре близко к сердцу. Когда Креон протяжно и тонко прокричал:
Убийцу мы должны изгнать, иль смертью Смерть искупить невинного, чья кровь Проклятием наш город осквернила[59], —
над театроном пронесся вздох тревожного волнения.
Но стоило хору затянуть хвалебную песнь Фебу, как зрители успокоились. Афиняне доставали из принесенных с собой корзин вино и закуску. Жуя, переговаривались, обменивались впечатлениями.
Магистраты расположились в проэдрии — на почетных скамьях со спинками и балдахином. К ложам то и дело пробирались рабы с подносами, над головами мерно поднимались и опускались опахала.
Почетным гостям не сиделось на месте: они перебирались из ложи в ложу, громко переговаривались, смеялись — вели себя развязно и свободно, как и подобает сильным мира сего.
Эльпинику отделяли от проэдрии всего несколько рядов. Эвпатридка была как на иголках. Она здесь не для того, чтобы сочувствовать отцеубийце, а ради встречи с Периклом.
Лидер демократической партии набирает вес в Народном собрании. Только он может спасти брата, обвиненного в преступной халатности. Поэтому Элышника внимательно следила за его ложей.
Похоже, Перикл собирался дослушать трагедию до конца. Уже Тиресий провозгласил: "Ты тот, кого мы ищем, ты — убийца", — после чего над театроном пронесся многоголосый стон сочувствия. Уже хор взвыл: "Спасайся! Час возмездья пришел…", но он так и не показался из своей ложи.
Наконец Эдип перешел к описанию убийства царя Лайоса:
Но между тем, как мимо колесницы Я проходил, старик двойным бичом По голове хлестнул меня. И мщенье Неравное его постигло: пал, Жезлом моим низвергнутый, он навзничь. И всех его рабов я умертвил…
В этот момент Эльпиника увидела, как из-под балдахина показалась знакомая голова — большая и продолговатая. Перикл встал, чтобы вступить в беседу с коренастым лысеющим мужчиной.
"Эфиальт", — узнала эвпатридка.
Подобрав подол хитона, она вскочила со скамьи и быстрыми мелкими шагами начала спускаться к ложам. Вроде бы не смотрела на Перикла, но, поравнявшись с ним, неуклюже оступилась и вскрикнула.
Перикл успел подставить ей руку. Эльпиника обворожительно улыбнулась, давая понять, что рада встрече и неожиданной помощи. Вскоре она уже сидела в его ложе, а он любезно наливал ей вина в канфар.
Ложи разделялись ширмами, которые обеспечивали их хозяевам уединение. Орхестра находилась за парапетом, уставленным цветочными горшками: ты видишь то, что на ней происходит, тебя не видит никто.
Здесь можно было безнаказанно делать все: напиться до поросячьего визга, подмять под себя гетеру, зарезать врага. Эльпиника делала вид, что с интересом разглядывает одежду актеров: маски с дырой вместо рта, неуклюжие котурны на ногах, пышные парики, подкладки, делающие грудь высокой, а плечи широкими…
Меткие замечания эвпатридки вызывали у Перикла усмешку. Но он предпочитал выслушивать собеседницу, воздерживаясь от критических оценок. Просто пытался угадать, что ей от него нужно.
Когда Эдип обвинил Креона в сговоре с Тиресием, Эльпиника поняла, что представление скоро завершится, и перешла в наступление:
— Поправь меня, если эта ложа — не триумф твоего успеха. Вообще-то я тоже должна была сидеть в проэдрии, однако все лучшие места оказались раскупленными задолго до праздника. Даже муж с его деньжищами оказался бессильным…