потому, что свет проникал лишь через бойницы. Огонь очага был прикрыт; сквозь трещины в пепле проглядывал жар под дымящимся котлом. За ближним к очагу столом сидел Бен, недавно вернувшийся с поиска волчьих следов. Его дочь подсела к нему, а жена стояла перед ними, уперев левую руку в бок. В правой руке она держала кочергу:
– Нет, я сказала. Эта банда сюда больше не войдет. Либо я сделаю из этого проклятого дома приличную факторию, либо снова уеду.
– Уймись, женщина. Чего ты так разошлась? Я тебе все объясню…
– Побереги слова. Джим бандит и разбойник. Ты его боишься, как койот ловушки, но капкан уже захлопнулся, а ты дергаешься. Отгрызи себе лапу, которая попала в капкан, и улепетывай… все лучше, чем позволять этому подлецу с его сворой выгрызать у тебя потроха! Он является, жрет тут и пьет со всеми своими прихлебателями, но никогда не платит. Это же твои собственные слова, Бен!
– Все так, все так. Но вдруг он найдет золото?
– Пока что не нашел.
– Может, уже и нашел. Где-то ведь пропадал все лето. Поеду-ка я взгляну. По следам молодого индейца. Это, наверное, был Харри, кого ты прогнала. Это не к добру, женщина, когда индеец уезжает, не сказав ни слова.
– Давай-давай гоняйся по степи за бродягами!
Бен встал и собрался в дорогу. Жена в ярости огрела его по спине кочергой, пришлось отобрать у нее это орудие.
– Угомонись ты, падаль нечистая!
Дочь подала отцу винтовку; он вышел наружу, громко хлопнув дверью.
Бену не пришлось долго скакать. След Харки привел его к Маттотаупе, который уже приближался к северному берегу реки.
Хозяин помахал шляпой:
– Топ!
Оба остановили своих коней.
– А где Джим? – спросил хозяин.
– Он тяжело ранен, и я везу его к тебе.
– Вы нашли золото?
Маттотаупа побледнел; даже глаза его, казалось, побелели от гнева; он сверкнул белками:
– Мы искали Тачунку-Витко.
– Пфффф, Тачунку! Пустое дело. А чем вы собираетесь платить, если я предоставлю вам кров? Я привез сюда жену и дочь. Они больше ни крошки, ни глотка не дадут даром.
– А чем белые люди обычно рассчитываются между собой?
– Долларами, если они у них есть.
– У нас есть.
– Хорошо. Это уже разговор. Харри мог бы так и сказать. Сразу бы водворился мир с моей бабой, и она бы орудовала своей кочергой в очаге, а не испытывала ее на спине мужа.
Маттотаупа удивился этому замечанию.
– Сейчас мы приедем, – сказал он и повернул коня, чтобы забрать Джима и Харку.
Состоялось вселение в блокгауз. Джим был слишком изможден, чтобы обсуждать условия, на которых он здесь остается. Единственное, чего он страстно желал, были вода, тепло и покой. Он не мог припомнить, чтобы когда-нибудь был в таком жалком состоянии. Договаривался с женщиной Маттотаупа. Он сразу отдал ей серебряный доллар, который она разглядывала, довольно округлив глаза. Поскольку Джим почти не ел и не мог пить алкоголь, а индейцы и всегда отвергали спиртное и ели мало, то этой монеты хватало на несколько недель вперед. Джима уложили неподалеку от плиты, и Маттотаупа ухаживал за ним с заботливостью брата и ловкостью врача. Рану прихватило морозом, и заживала она медленно.
Харка в эти недели был предоставлен сам себе. Он вообще не ел того, что готовила и подавала женщина. Он не ухаживал за Джимом и почти не разговаривал с отцом. Дни напролет он то верхом, то пешком пропадал в зимней прерии. Он ловил рыбу, охотился на мелкую дичь, а то и на антилопу и таким образом добывал себе все необходимое пропитание. Он собирал хворост для костра, разводил огонь и готовил себе еду в золе. Первое время он приходил ночевать в блокгауз. Но когда однажды попал в сильный буран, бушевавший несколько дней и преградивший всякую видимость, Харка вернулся только через три ночи – и то лишь для того, чтобы показать, что он жив, а не для того, чтобы воспользоваться надежным кровом. После этого он часто ночевал в прерии. Из глыб спрессованного снега он построил себе надежное иглу и отнес туда свое одеяло из шкур. Кусок льда с реки, встроенный в снежные блоки, пропускал внутрь немного света. Температура в снежной хижине не поднималась выше точки замерзания, даже когда он разводил огонь. Но, завернувшись в шкуру бизона, он мог там спать, не отмораживая себе ноги.
Приходя в блокгауз, он избегал Бена и его жену, но иногда разговаривал с их дочерью. Она ему не нравилась, потому что была белобрыса и болтлива, но от нее легче всего было узнать то, что его интересовало. Однако девушка была не только болтлива, чем Харка пользовался, но и любопытна, и юный индеец догадывался, что родители подбивают ее выпытывать у него сведения. Поэтому он держался настороже и не говорил ни одного лишнего слова. Чаще всего он встречал эту Дженни в загоне, отведенном для лошадей, с южной, торцевой стороны дома. Судя во всему, она его высматривала, и, когда он там появлялся, она приходила под каким-нибудь предлогом и заводила с ним разговор. Харке шел четырнадцатый год. А девушке было семнадцать или восемнадцать, но она была на голову ниже его.
Однажды утром, когда Харка повел поить своего коня, она сидела на заборе и смотрела на него, но он не отвечал на ее взгляд.
– Летом здесь будет весело, Харри. Может, и ты к тому времени подрастешь!
Индеец не ответил.
– Джим скоро выздоровеет. Он уже может говорить и ругает моего отца ростовщиком.
Индеец не ответил.
– А сколько Джиму лет?
– Спроси у него.
– Он говорит, что сам не знает.
– Тогда откуда мне знать?
– А Джим женат?
– Спроси у него.
– Нет, у него я спрашивать не буду. Еще подумает что-нибудь. А ты не хочешь наколоть нам дров, Харри?
– Нет.
– Ты настоящий бродяга. Ты цыган.
Индеец на это не ответил, но и не ушел на водопой. У него было такое чувство, что у девушки вертится на языке какая-то новость. В минувшие солнечные дни в блокгаузе побывало несколько гостей, белые с подкованными лошадьми. Харка заметил это по оставленным следам. Один из них прибыл с запада и потом ускакал на восток.
– Бродяга ты, точно тебе говорю. Наймешься летом на службу в скауты?
– К кому это?
– Южные штаты терпят поражение. Самое позднее к лету наступит мир. И тогда возобновится строительство железной дороги.
– Если война кончится, у них и без меня хватит людей в скауты.
– Это верно. Для вас важнее кое-что другое.
– Что