class="p1">Но этот крепкий сладкий сон утягивал его в сторону смерти, гниения, разложения. Точно так же, как соседнюю девочку. В сторону земли. Землисто-серая стена рядом с его кроватью была покрыта извилистыми трещинами, похожими на древесные корни. Левина жизнь
уже потихоньку утекала. И новые жадные жизни уже тянулись к нему цепкими корнями, чтобы забрать его телесное тепло, впитать его витальные соки. Чтобы окрепнуть, разрастись и занять его место.
Саша смотрела на своего биологического сына, лежащего в глубоком коматозном сне.
И по-прежнему его не любила. Не испытывала ни оглушительного горя, ни живительного материнского тепла.
Но внезапно с пронзительной остротой она почувствовала, как могла бы его полюбить. Если бы все сложилось иначе. Этот несчастный маленький человек мог бы быть ее настоящим, любимым сыном. И Сашин Эдем мог бы быть здесь, в этом городе. Совсем рядом с этой больницей, с этим сквером.
– Он очнется?.. – тихо спросила Саша.
Врач устало вздохнула. Сняла очки, неспешно потерла глаза.
– Как я могу вам сказать?.. Не знаю. Буду с вами честна. Прогнозы не слишком благоприятные. Может, конечно, и очнется. Но вероятность не очень высока. Это будет почти как второе рождение.
У Саши немного закружилась голова, горло сжалось от подступившей легкой тошноты. Зеленая трава линолеума как будто на пару секунд выскользнула из-под ног. Стены изогнулись, скорчились и подступили со всех сторон. Как когда-то те другие, хорошо знакомые – с тонкими лиственными узорами на кремовых обоях.
– Понятно… – прошептала Саша. Сделала шаг назад, покачнувшись и припав к землисто-серой стене, которая, по ощущениям, словно продавилась – с безвольной, податливой мягкостью.
– Нет, ну а чего вы хотели? – развела руками врач. – Он уже больше недели в коме. Тяжелая черепно-мозговая травма, диффузное аксональное повреждение. Высокий риск перехода в вегетативное состояние.
Саша хотела только одного: чтобы все было по-другому.
С мамой и Кристиной она столкнулась уже на улице, у больничных дверей. Когда Саша вышла из корпуса, они как раз проходили мимо скамейки, на которой недавно сидел Виталик – а теперь полулежал белобрысый подросток в массивных красных наушниках. Мама шла впереди, а следом за ней, в двух шагах, Кристина с какой-то девушкой. Сутулой худой шатенкой в немного старомодном платье. Саша подумала, что это, возможно, Кристинина бывшая одноклассница, какая-нибудь тушинская подруга, решившая ее поддержать. И только когда они поравнялись со стоящей у входа урной, Саша вдруг с изумлением поняла, что эта девушка – Сонина дочь Вика, с которой Кристина никогда не общалась.
Оказавшись напротив Саши, мама уронила на нее тяжеловесный, абсолютно кромешный взгляд. Синева глаз сгустилась, налилась тихой непроницаемо-черной яростью.
– Ну что, вернуться решила, совесть проснулась, – сказала она почти без вопросительной интонации, остро, металлически-ржаво.
Потянула на себя скрипучую входную дверь, переступила порог. И обернувшись, сдавленным полушепотом добавила:
– Ты не мать. Ты чудовище.
Кристина не сказала ничего. Задержалась на несколько секунд на больничном крыльце, посмотрела на Сашу как-то стеклянно, безучастно, точно на чужого человека. Плотно сжала губы. И чуть заметно покачала головой.
Она казалась зыбкой, истончившейся, почти прозрачной. Бледная кожа с проступившими голубыми венками, вконец истаявшее тело, хрупкие косточки выступающих ключиц. Бедный, измученный, уставший от волнений ребенок. Совсем еще ребенок.
Как только Кристина скрылась внутри вслед за бабушкой, Саша непроизвольно дернулась к дверям. Вцепилась в изогнутую металлическую ручку. Но тут же опомнилась, разжала пальцы. Зачем? Что она сейчас могла сказать дочери? Какие слова могла подобрать?..
И в этот момент она почувствовала осторожное прикосновение. Прохладную робкую ладонь на локте. Саша тут же обернулась и увидела перед собой сочувственно улыбающееся Викино лицо. Почти ласковое. Мягкие, медово-карие, чуть воспаленные глаза.
– Все обязательно наладится, будем верить в высшую доброту, – тихо сказала Вика.
Саша вздрогнула от этой странной улыбки, от смутно знакомой фразы. По лопаткам пробежал мелкий озноб, в горле мгновенно пересохло. Почудилось, будто где-то совсем рядом, возможно, прямо за Сашиной спиной, проскользнула тень чего-то непознаваемого и очень большого. Будто удалось мельком увидеть – но не осмыслить, не осознать до конца – какую-то жуткую деталь застывшего на мгновение привычного жизненного хаоса.
Вика многозначительно кивнула – словно самой себе, собственным утешающим словам – и исчезла за дверями больничного корпуса.
Небо затянулось тонким слоем облаков, и солнечный шар как будто смазался, слегка растекся и теперь едва просвечивал сквозь мутную белизну. Саша шла пешком в сторону центра – медленно и долго. Через полгорода. Торопиться было некуда. Время текло неспешно и вместе с тем неимоверно щедро, обильно; великодушно растрачивало мгновения на бездельную и бесцельную Сашу. Времени теперь стало бесконечно много. Теперь в его потоке легко было захлебнуться.
Около Центрального парка Саша увидела новое кафе – очевидно, открывшееся совсем недавно. Уже после ее отъезда в Анимию. Название у кафе было весьма странным и при этом как бы иронично-намекающим: «Приют скитальца». Усмехнувшись, Саша зашла, села за деревянный, нарочито грубо сколоченный стол возле огромного фикуса в горшке. Заказала кофе, коньяк, кусок пирога с ветчиной и сыром, еще один коньяк, еще один… Отчаянно хотелось притупить боль от происходящего. От произошедшего за последние дни, месяцы, годы и от того, что могло произойти в ближайшем будущем. Хотелось унять безысходную, остро болящую внутреннюю пустоту.
Вокруг за столами сидели праздные люди с расслабленными лицами, слегка подсиненными светом ламп. Все семейные, не одинокие. Совсем непохожие на скитальцев в поиске приюта. В основном пили чай со сладкой сдобой. Время от времени с легкой брезгливостью косились на Сашу. На жалкую, явно горемычную и потерянную алкоголичку, которая средь бела дня пьет вот уже какую по счету рюмку.
За окнами кафе подрагивали лоскуты теплого сентябрьского воздуха, пропитанного ясным, вновь выглянувшим солнцем. Бархатисто переливались, дарили ощущение чего-то праздничного. Чего-то всепрощающего и утешительного.
А между столами бегали дети – легкие, радостные, не Сашины. Не брошенные. Не травмированные. Здоровые. Чужие. Время от времени они выбегали на улицу, и живое подвижное тепло утекало вслед за ними, уносилось вместе со свежими душистыми запахами. С улицы взамен прилетали тонкие струйки горьковатого сигаретного дыма – от курящих рядом офисных работников.
Саша медленно глотала янтарную жидкость. Во рту таял карамельно-мягкий, гладкий, округлый вкус. Довольно быстро коньяк ударил теплой мохнатой лапой куда-то в затылок. Осоловело глядя в окно, Саша думала о том, что Лева сейчас находится на глухом полустанке между жизнью и смертью. Стоит в сумерках на узкой платформе с вывеской «Suspensus», под анемично-бледной, слепой желтизной одинокого фонаря. И ждет поезда – либо в одну, либо в другую сторону. Какой