class="p1">Виталик пожал плечами. Сделал последнюю затяжку и потушил окурок о край урны.
– Как-то. Поддерживаю работу своих органов, превращаю кислород в углекислый газ. Что еще? Смотрю на землю и траву сверху вниз. Голоса в голове молчат. Значит, видимо, все не так плохо. Могло быть хуже. Ах да, еще купил вчера три пары носков по скидке, если интересно.
– Как Лева?..
– Лева в коме. Но ты вроде бы это и так знаешь. Иначе бы, наверное, не вернулась.
Саша неотрывно смотрела на клейкое прозрачно-бурое пятно лужи, в котором виднелся кусочек неба. И вместе с небесным отражением растекалось что-то неуловимо-тонкое и непоправимое.
– Ты уже был у него сегодня?
– Был. Сейчас выкурю еще одну сигаретку и пойду домой. У меня сегодня выходной. Буду смотреть сериалы и есть супчик, который мне позавчера привезла твоя мама. Хотя вообще-то я ей говорил, что сам могу заказать себе пиццу.
– Он в этом корпусе?
– Ага. Вон там, на третьем этаже слева. Два крайних окна. Там его реанимационная палата.
Виталик показал наверх и неторопливо достал из пачки новую сигарету. Саша подняла голову. Два крайних левых окна третьего этажа смотрели как будто прямо в сердце. С глубокой немой укоризной.
– А тебя легко к нему пускают? Ведь это же реанимация…
– У него состояние стабильно тяжелое. То есть тяжелое, но стабильное. Поэтому родственников пускают. Не всегда охотно, правда.
– Понятно. Я сейчас к нему пойду…
– Давай.
Еще пару минут они сидели рядом – чужие, разобщенные, каждый в своей опустошенности. Словно двое незнакомцев, оказавшихся на соседних креслах автобуса. Пассажиры неведомого, непредсказуемого маршрута жизни, двое случайных встречных, которые честно пытались построить вместе что-то хорошее и прочное ради еще одного случайного пассажира – их общего сына. Но построить так и не получилось. Непреодолимая, безнадежная нелюбовь в конечном итоге смяла все их попытки. Искрошила настоящее и будущее в труху. И теперь одиночество падало внутрь тяжелыми, полновесными каплями, наполняя беспредельной горечью.
Наконец Саша медленно встала, накинула на плечо ремень сумки. Сделала пару неуверенных шагов в сторону входа.
– Ой, подожди, – вдруг сказал Виталик. – Чуть не забыл. Твоя мама и Кристина тоже собирались сегодня прийти проведать Леву.
– И?
– И ничего. – Виталик задумчиво щелкал зажигалкой. – Просто я тебя предупредил, на всякий случай. Мало ли ты не хочешь с ними пересекаться. Но вроде они позже собирались, после полудня.
Саша действительно не была готова к встрече с матерью и Кристиной.
– Поняла. Спасибо. Надеюсь, они правда придут позже. Но, если вдруг пересечемся, значит, так тому и быть. Прятаться от них в шкафу с пробирками я не стану.
Она поднялась на широкое больничное крыльцо, подошла к дверям и в последний раз оглянулась. Виталик смотрел ей вслед. В его взгляде как будто что-то ожило, зазеленело. Словно внезапно проснулась безумная, жадная надежда на то, что еще не все потеряно окончательно. Что вот сейчас ледяная бездушная Саша увидит своего маленького, очень-очень крепко спящего сына на больничной койке и начнет оттаивать. Сердце вздрогнет, горячо забьется и начнет разогревать ее изнутри. По замороженному телу пойдут трещины, на пол закапает вода, полетят куски льда – сначала крошечные, затем все более крупные. И оттаявшая Саша все поймет, раскается и попросит наконец прощения за свою холодную бездушность.
Седобородый охранник на КПП смерил ее недоверчивым долгим взглядом.
– А вы ему кто? Родственница?
– Родственница, – кивнула Саша спустя несколько секунд молчания.
– Кровная? – Он как будто слегка усмехнулся.
– Да.
– Ну раз так, то проходите. Родственница.
Пропустив Сашу, он тут же потерял к ней интерес и уткнулся в журнал с кроссвордами.
Следующие полчаса раскрошились на какие-то не связанные друг с другом мгновения и образы. Саша пыталась собрать их воедино, но они неумолимо рассыпа́лись. Регистратурное окошко, малиновая помада девушки за стеклом, ожидание на жесткой зеленой кушетке, плакат с информацией о пневмонии, прозрачная колба, набитая разноцветными бахилами. Плакат «Если ты поранился», тревожный скрип открывающихся дверей, пустые вешалки гардероба.
Затем появился Левин врач – пожилая женщина в очках, с устало-печальным плоским лицом, с бледной пергаментной кожей. И с монотонным блеклым голосом.
– Вы меня от работы отвлекаете, – сказала она очень понурым, обреченным тоном, без тени раздражения. – Ходите тут все по очереди, как на базар. То ваш муж, то ваша мама, теперь еще и вы. Поймите, ваш приход ему все равно не поможет никак. Ну что с вами делать… Я понимаю, конечно, вы мать. На две минуты зайдем, не больше.
Саша поднялась за ней на третий этаж и как будто целую вечность шла по ярко освещенным петляющим коридорам. Небольшой снаружи больничный корпус внутри казался огромным беспредельным лабиринтом. Нескончаемым медикаментозным сном. Семеня за белой, чуть сгорбленной спиной врача, Саша чувствовала себя мухой, ползущей по кафельным швам гигантской ванной. С потолка лился слишком густой, слишком расточительный свет, больно бил по глазам. Под ногами вздувался пузырями нарисованный на линолеуме паркет, словно открыто заявляя о своей поддельной природе. Не стесняясь своей нарочитой древесной ненатуральности. Пахло антисептиками, где-то хлоркой, где-то компотом и рисовой кашей с изюмом – хотя время завтрака вроде бы должно было давно закончиться. Справа и слева тянулись одинаковые бирюзово-голубые двери. Время от времени их ряды ненадолго прерывались, возникали небрежно помытые окна в разводах, и коридорный свет растворялся в солнечном.
Наконец врач притормозила у белоснежной двери с крупными красными буквами РЕАНИМАЦИЯ, и спустя еще несколько туманных секунд (или минут?) Саша оказалась в палате.
Свет здесь казался еще более ярким, еще более невыносимым, чем в коридоре. Мерно пиликала аппаратура. На ближайшей к двери кровати лежала девочка лет семи. Ее кисти неестественно свесились, и она была похожа на подтаявший желтоватый сугробик, безжизненно стекающий в землю. Будто стремящийся пропитать собой пол – уже не псевдодеревянный, а честный линолеумный, однотонный. Сочно-зеленый, как первая весенняя трава. Первые нежные ростки, пробившиеся к искусственному больничному солнцу.
А рядом с девочкой лежал Лева. В точности такой же, каким Саша видела его в последний раз, в ночь перед отъездом. Только его сон теперь казался безмятежным, освобожденным от тревог и дурных предчувствий. Словно это был обычный крепкий сон маленького ребенка. Хрупкий двухлетний человек не смог вместить в себя большое и сложное ощущение свалившихся на него бед и поэтому просто уснул. Просто временно скрылся от недоброй реальности в глубоких сказочных сновидениях. Его черты лица были расслаблены, поразительно спокойны. (Сашины, абсолютно Сашины черты лица. Сашины скулы, брови, лоб, нос. Разве что суженный, немного заостренный подбородок достался ему от Виталика.)