Читать интересную книгу Поэмы Оссиана - Джеймс Макферсон

"Очи ее, как звезды, над равниною обращались. Она трепетала за племя Альпина. Она узрела мерцанье врага. Сделала шаг и снова застыла на месте. "Зачем ему знать о Флатал, ему, королю мужей? Но чу! все внятнее шум. Нет, это ветер ночной свистит в моих кудрях. Однако я слышу бряцанье щитов!" Ее длань отпустила копье. Звон от скалы отдается. Вождь поднимается тяжкою тучей.

"Кто будит Конада из Альбиона на его потайном холме? Мне послышался сладостный голос Флатал. Зачем, сестра, пришла ты блистать на войне? У источников девы склоняют синие очи свои. Кровавая брань не для них".

"И мне, деве арфы Флатал, был родителем Альпин из Альбиона. Но, Конад могучий, повержен он, и вспыхнуло сердце мое. Стану ли я у источника тайного взирать на кровь супостатов? Я орел молодой на Дуро, о король Друм-альбина вихрей"".

Далее бард уже перестает подражать Оссиану в ущерб своей поэме. Кеннет с помощью сестры прокладывает путь через передовые части противника и добирается до своего войска. Бард приводит перечень шотландских племен, шедших на битву, но, коль скоро он жил много позже Кеннета, на его сведения нельзя особенно полагаться.

Снова разносится звон щита! Она пустилась бежать. Снова застыла на месте. Пыталась заговорить. Голос ей изменил. Она узрела его в доспехах, мерцавших при свете небесных огней. Она узрела его в тени кудрей, что ветер ночной развевал. От страха она повернула вспять. "К чему пробуждать властителя Эрина? Не о тебе он мечтает в своих, сновидениях, дочь Инис-хуны!"

Еще ужаснее щит прогремел. Суль-мала трепещет. Шлем ее падает. Гулко откликнулась скала над Лубаром, когда сталь по ней покатилась. Вырвавшись из ночных сновидений, Кахмор приподнялся под деревом. Увидел он деву вверху на скале. Мерцающий луч багровой звезды виднелся сквозь волны ее кудрей.

"Кто там приходит ночью к Кахмору в пору его сновидений? * Ты, быть может, приносишь весть о брани? Кто ты, сын ночи? Быть может, стоит предо мною тень старинных времен? голос из облачных недр, вещающий мне об опасностях Эрину?"

* Поспешность изложения не всегда позволяет Оссиану помечать речи именами тех, кто их произносит. Чтобы избежать неясности, могущей при этом возникнуть, я иногда брал на себя смелость добавлять такие обозначения в переводе. Но в этом диалоге Кахмора и Суль-малы их речи настолько передают характеры говорящих, что нет нужды в каких-либо вставках, чтобы отличить их друг от друга.

"Я не скиталец в ночи и не голос из облачных недр. Но я вещаю тебе об опасности Эрину. Слышишь ли ты этот звук? Знай, Аты король, не бессилен тот, кто призывы свои посылает в ночи".

"Пусть посылает воин призывы; они для Кахмора - арфы звучание. Велика моя радость, голос ночной, и ею пылают все мои мысли. Это - музыка королей на одиноких холмах в ночи, когда они разжигают отважные души свои, чада могучих подвигов! Бессильные живут одиноко в долине ветров, где туманы вздымают покровы свои рассветные с лазоревовьющихся потоков".

"Не бессильными были, о вождь героев, отцы моего рода. Окутаны мраком битв, жили они в дальних своих краях. Но душу мою не тешат призывы смерти. В сражение ныне вступает тот, кто никогда не сдается.** Пробуди же барда, глашатая мира!"

** Говорят, что Фингал никогда не терпел поражений в битвах. Отсюда произошло почетное наименование, всегда прилагаемое к нему в преданиях: Fiongnal na buai' - _Фингал победитель_. В поэме, находящейся сейчас в моем распоряжении, где прославляются великие подвиги известного бриттского героя Артура, такое же наименование часто прилагается и к нему. Поэма эта, судя по слогу, древнего происхождения и, вероятно (хотя это не говорится прямо), является переводом с валлийского языка.

Словно скала, точащая влагу, Кахмор стоял в слезах. Легким ветром проник ее голос в душу его и пробудил память о той стране, где она обитала у мирных потоков, пока не пришел он на помощь Конмору.

"Дочь чужеземцев, - сказал он (она, трепеща, отвернулась), - давно я приметил под ратным доспехом младую сосну Инис-хуны. Но сердце мое, сказал я себе, окутано бурей. Как же может светить мне сей луч, доколь не вернулся я с миром? Разве я побледнел пред тобою, когда ты просила, чтобы я короля остерегся? Грозный час, о дева, души моей благовременье, ибо тогда она исполняется сил и могучим потоком влечет меня на врага.

Под мшистой скалою Лоны возле родного потока излучистого живет седовласый старец Клонмал, арф повелитель.* Над ним возвышается дуб гулкозвучный и бурые скачут косули. Шум нашей брани доходит до слуха его,** когда погружен он в думы о прошлом. Пусть там будет приют твой, Суль-мала, доколе не смолкнет битва. Доколь не вернусь я в доспехах своих из-под покрова тумана вечернего, что на Лоне вздымается вкруг жилища моей любви".

* Claon-mal - _изогнутая бровь_. Судя по его уединенной жизни, он принадлежал к ордену друидов, и это предположение не опровергается данным ему здесь наименованием _арф повелитель_, поскольку, согласно общему мнению, барды первоначально относились к числу друидов.

** Таким образом поэт дает понять, что долина Лоны находилась вблизи поля битвы. В этом непрямом способе изложения событий и состоит различие между рассказом поэтическим и историческим.

Девы душа озарилась светом; сияя, восстала она пред королем. Она обратила к Кахмору лик свой; кудри ее развевались по ветру. "Легче исторгнуть орла поднебесного из стремнины ревущего ветра, когда он зрит пред собою добычу - юных сынов быстроногой косули, - чем тебя, о Кахмор, из доблестной брани.* Скорей бы узреть мне тебя, воитель, из-под покрова тумана вечернего, когда окружит он меня на многоводной Лоне. Но пока ты будешь далек от меня, ударяй, Кахмор, ударяй в свой щит, чтобы радость вернулась в мою омраченную душу, когда прислонюсь я ко мшистой скале. Но если падешь ты, - а я в краю чужеземцев, - подай свой голос из облака деве Инис-хуны".

* В последующие века барды многократно ссылались на отдельные места из Оссиановых творений. Я обнаружил поэму, написанную три века назад, в которой бард советует даме, своей современнице, вести себя так, как Суль-мала в этом месте. Поэма едва ли заслуживает внимания, если не считать этого отрывка, перевод которого я приведу здесь. Когда барды обращались к творениям Оссиана, они словно заимствовали частицу его огня, в остальном же их сочинения - не более как набор эпитетов, расположенных согласно стихотворному размеру. Впрочем, это относится только к поэмам на военные темы. Что же касается любовных сонетов и пасторальных стихов, то они отнюдь не лишены красот, которые, однако, в значительной мере зависят от определенной curiosa felicitas [здесь: тщательной согласованности (лат.)] выражений в оригинале, так что передача на ином языке ставит их в невыгодное положение. Но что совершенно невыносимо у новейших бардов, так это их тошнотворные восхваления своих покровителей. В таких панегириках какой-нибудь мелкий тиран, чьего имени даже никто и не слыхал за узкими пределами собственной его долины, предстает перед нами в полном облачении истинного героя. Судя по частым упоминаниям пиров, которые он задавал, и особенно _силы чаш_, мы можем легко догадаться, чем вызваны славословия этой праздной и женоподобной породы людей. Ибо барды после великого почета, которым первоначально пользовалось их сословие, стали в конце концов самыми отвратительными и презренными из смертных. Поэтому их сочинения, относящиеся к сравнительно недавнему времени, скучны и пошлы до последней степени. Коль скоро они расточали свои хвалы недостойным предметам, их панегирики утратили всякое значение. Изгнанные из домов вождей, они были вынуждены переходить из одного племени в другое в двойном качестве поэтов и арфистов. Такое положение их обозлило, и они обратились к сатире и пасквилям; поэтому сочинения бардов предшествующих столетий принадлежат почти исключительно к сатирическому роду. В этом они преуспели, ибо, поскольку нет языка с более богатым словарем, чем гэльский, то едва ли какой-либо иной язык столь же пригоден для тех затейливых оборотов, какими пользуется сатира. Хотя вожди не обращали внимания на эти пасквили, простолюдины из одного только страха давали бардам приют в своих жилищах, кормили их, насколько позволяли средства, и в течение некоторого времени поддерживали существование сословия, которое по собственной вине заслужило справедливое презрение.

Но вернемся к старой поэме, подавшей повод для этого примечания. Это обращение к жене вождя, ушедшего на войну. Отрывок, где упоминается Суль-мала, следующий:

"Зачем ты скорбишь на скале иль подъемлешь очи на волны? Его корабль понесся на битву. Он тешится гулом сражения. Вспомни лучи былых времен, дев Оссиана, властителя арф. Суль-мала не держит орла своего вдали от кровавого поля. Она не отторгла б орла своего от гремящей стези славы".

"Юная ветвь зеленоглавого Лумона, зачем ты трепещешь пред бурей? Часто Кахмор назад приходил с мрачностремительной брани. Стрелы смерти всего только град для меня, часто стучали они по щиту моему. Я вырывался, сверкая, из битвы, как метеор из бурной тучи. Не возвращайся, прекрасный луч, из долины своей, когда усилится грохот сражения. Да не скроется от меня супостат, как он скрылся от предков моих в старину.