- Вы хрупкое созданье, куда вам с лопатой? Да и туфли у вас на каблучках, - сказала ей подруга.
- Нет, нет! Вы увидите! Во-первых, я крепкая-прекрепкая, я вон всю эту грядку возьму да вскопаю, а туфель не жалко. Они рваные... У меня всю жизнь рваные туфли. Плохая примета...
Павлова всегда подмечала приметы и была ужасно суеверной. Она боялась грозы, встречи с монахами, пустых ведер. Более того, даже то, что для других было незаметным пустяком, превращалось в ее воображении в примету. Были это болезненные фантазии или ее особая, обостренная чувствительность души, свойственная тонким натурам?
Тогда, в гостях, она действительно чрезвычайно быстро и ловко вскопала грядку. Потом задумалась, заглядевшись на большой куст чайных роз, и привычной детской скороговоркой прощебетала:
- Когда этот куст умрет, и я умру. Это так. Я точно знаю...
На следующий год она отправилась на гастроли в Нидерланды, в Гаагу. По дороге простудилась. Легкий насморк перенесла на ногах, затем - воспаление легких, перешедшее в плеврит...
По какому-то загадочному знаку свыше слова Анны Павловой по поводу куста роз сбылись. Когда она заболела, цветы покрылись ржавыми пятнами и погибли в несколько дней. Через три дня умерла и великая русская балерина. Последний раз, приподнимаясь на постели, как будто готовясь встать, она, как всегда распоряжаясь отчетливо и строго, сказала:
- Приготовьте мне костюм Лебедя.
Так, во всяком случае, повествует легенда. Балерина умерла в ночь на 23 января 1931 года. До ее пятидесятилетия оставалось восемь дней. Но у Анны Павловой никогда не было возраста.
Все мировые газеты с горечью повествовали о тяжелой утрате, которую понесла мировая культура А в Советской России к Анне Павловой по-прежнему относились как к эмигрантке, врагу. На ее смерть "Правда", в отличие от всех мировых газет, посвятивших великой женщине целые выпуски, отреагировала одной строчкой: "Вчера в Гааге скончалась русская балерина Анна Павлова". Слова "великая" для гениальной танцовщицы у соотечественников не нашлось. Да и России, той, для которой танцевала Павлова, в ту пору уже не было.
В отеле, в котором она провела последние часы жизни, ее номер до сих пор не сдается, а в городском театре много лет шел спектакль памяти великой русской балерины.
После смерти прах Анны Павловой был перенесен в Лондон, на этом настоял Виктор Дандре, утверждавший, что Павлова сама будто бы упоминала "о желательности такого варианта похорон". И прах Анны Павловой до сих пор покоится в крематории Голдерс-грин.
К 120-летнему юбилею Павловой в России затеяли шум вокруг ее праха и праха Виктора Дандре. С английской стороной велись переговоры по поводу перезахоронения их урн на Новодевичьем кладбище в Москве. Но никому достоверно не известно, почему эта акция так и не состоялась. Да и вряд ли она была бы правомерной, если талант балерины принадлежал и принадлежит всему человечеству.
Она ушла, использовав весь свой гений без остатка, выжав себя до капли. Оставив нам всю себя. И не оставив ничего. Сохранились отрывки фильмов, в которых запечатлены ее хореографические номера. Но пленка когда-нибудь истлеет, и останутся только слова, слова, в такт ее имени, ее прыжкам, ее фуэте, передающие нам отголоски ее уникальности.
Останется нечто эфемерное, мечта, миф, подобный шороху крыльев. И останется имя великой женщины, воспарившей над всеми, имя Анны Павловой, неумирающего лебедя русского искусства.
Послесловие
Тем, кто жил, кто учился в школе в советскую пору (а среди читательниц и читателей этой книги таких, очевидно, большинство), наверняка памятен своеобразный культ положительных литературных героев, который исподволь и прямо внедрялся в сознание воспитанников социалистического общества, культ, который иногда обозначался словами Маяковского "делать жизнь с кого". Конечно, к числу позитивных примеров, к числу "скачущих впереди" не относились "просто" классические фигуры Онегина и Татьяны, Печорина и Бэлы, но вот персонажи вроде Павки Корчагина и Ульяны Громовой относились. Самым примерным женщинам, по идее, полагалось совершать подвиги на войне или в чрезвычайно-катастрофических ситуациях. Исключение составлял лишь подвиг матерей-героинь. Времена меняются, и литературная мода тоже. С кого бы из современных персонажей посоветовать "делать жизнь"? С Каменской и Пелагии, что ли?
Недаром одним из образов истории древними были избраны скрижали, каменные доски. Надпись, сделанная на камне, символизировала собой вечность, незыблемость, неподверженность моде и конъюнктуре. Такими остались в истории имена героинь этой книги. Даже не подверженными колебаниям моды, а, скорее, вечно модными. Назови духи "Мария Валевская", фасон прически "Мария-Ан-туанетта", коллекцию одежды "Анна Павлова", конфеты "Нефертити" - на них обязательно обратят внимание, это уже не имена, а прибыльные бренды.
В любые времена, что в советские, что в прочие, многим, а особенно молодым девицам, свойственно создавать себе кумира. Но вот могут ли эти выдающиеся женщины быть образцом поведения, примером? Вряд ли. Авантюристка, склонная к патологической лжи Елизавета Тараканова... Испытательница действия яда на живых рабах Клеопатра... Истеричная, вытравившая в себе способность к нормальной любви Анна Павлова... Если Нефертити и Аспазия были объективно проводницами культуры и исторического прогресса, то Мария Стюарт и Мария-Ан-туанетта объективно сделались вождями противников прогресса.
Великие правительницы, великие красавицы, но и великие грешницы. За что же их любить и ценить? За обаяние, за исторические заслуги, за "муки и состраданье к ним". Да просто ни за что, как любая женщина иногда любит своего мужа, а мужчина - свою жену. За то, что сумели внушить современникам и позднейшим биографам, писателям, художникам свойство быть близкими, "своими" всему человечеству. Качества всеобщих любимиц есть у всех героинь этой книги. И это помогло их образам преодолеть сознательные попытки вообще стереть их имена из истории, как это происходило с Нефертити, Клеопатрой, княжной Таракановой. Никто из них не избежал при жизни и после смерти поношений и проклятий, как, впрочем, не может этого избежать ни одна выдающаяся красотой, обаянием, умом женщина (за исключением разве что таких, как мать Тереза). У многих из них, как у Марии-Антуанетты или Клеопатры, количество проклятий в определенные моменты явно превышало количество славословий. Однако - парадокс - их имена остались в истории, скорее, все-таки со знаком плюс, чем минус. И может быть, еще одним доказательством этого служат их недолгие жизни. Может быть, их особенно ждали там, где нет течения времени, а есть только вечность.
* Дело пойдет! (фр.)