Читать интересную книгу Чувство древнее, как мир - Полина Шаховская

Но еще раньше Мария Валевская из скучных провинциальных Валевиц перебирается в Париж на постоянное жительство. Имела на это полное право. К тому же продолжать встречаться со своим старым и все еще законным мужем, выдерживать его укоризненные взгляды становилось все более невыносимо. Она взяла с собой обоих детей: пятилетнего Антония и шестимесячного Александра. Сопровождали Марию две племянницы старого камергера и брат Теодор Марцин Лончиньский, служивший во французской армии в чине капитан-адъютанта.

Наполеон постарался устроить бывшую (ли?) возлюбленную в столице по-императорски. Для нее был снят удобный особняк на улице Монморанси, обставленный со всей возможной роскошью. Каждое утро Наполеон справлялся о нуждах и желаниях Марии. В ее распоряжении были десятки слуг, ложи всех театров, о ее здоровье заботились лучшие врачи. Император платил матери своего сына ежемесячный пансион в 10 тысяч франков. Много это или мало? Конечно, не очень много, если сравнивать с ежегодным содержанием Жозефины, но, с другой стороны, новая жена Мария-Луиза принесла Наполеону в приданое сумму лишь вчетверо большую годового содержания Валевской. Вообще надо заметить, что великий узурпатор и полководец был сказочно богатым человеком. Огромные контрибуции, накладываемые им на все побежденные державы, шли не только во французскую казну, но и в его личные, ломившиеся от золота сундуки, на счета самых надежных банков.

В Париже ни для кого не было особенным секретом, что отставная фаворитка императора, мать его ребенка, поселилась в Париже. Равно как и то, что их отношения продолжаются, но приняли иной характер. Время от времени камердинер Констан еще появлялся в особняке на улице Монморанси для того, чтобы препроводить Марию с сыном в Тюильри. Они проходили потайным ходом в личные апартаменты императора. Вполне вероятно, что эти встречи не ограничивались одними беседами и тетешканьем ребенка. Но в любом случае это случалось редко и было совсем не тем, что происходило когда-то в Финкенштейне. Любовь имеет свойство перерастать в добрые, к яркому проявлению чувств не обязывающие отношения.

Дом Валевской был устроен на широкую ногу. Она ни в чем не нуждалась. У нее постоянно гостили многочисленные польские друзья и родственники. Женщина охотно выезжала в свет, со вкусом наряжалась и позировала именитым художникам.

В частности, главному придворному художнику Франсуа Жерару. Модный живописец прославился не только пышными портретами императора и картинами на мифологические сюжеты, но и снискал любовь публики как ценитель женской красоты. Его портрет мадам Рекамье прославился как лучший образчик салонной живописи. Не без указаний со стороны своего высокопоставленного мецената Жерар пишет портрет польской красавицы. Пленительный образ юной матери, запечатленный на полотне, не остался без внимания светской публики. Один из польских гостей столицы писал: "Весь Париж едет к Жерару смотреть портрет мадам Валевской, о котором все говорят, что это самое прекрасное произведение, которое выходило из его мастерской".

Женщины имеют свои рецепты исцеления от разочарований. Некоторые пускаются во все тяжкие, заводят побольше любовников, кто-то покровительствует искусствам, кто-то пишет мемуары. Все еще молодая и пленительная камергерша пошла наиболее простым и не очень обременительным для ума путем. Она коллекционировала наряды, стремилась выглядеть лучше всех, чтобы, не дай Бог, никто не заподозрил, что в душе у нее поселилась черная неизлечимая печаль.

Это увлечение, однако, по тем временам требовало огромных денег. Красивый туалет тогда мог стоить от шести до восьми тысяч франков. Пресловутые кашмирские шали - до двух тысяч. Богато вышитые канзу (легкая накидка с длинными концами, которые завязывались на талии крест-накрест) до пятисот франков, вуаль - тысячу и более... Светский этикет предполагал обязательную роскошь. В восемь утра дама должна была направляться в ванную в пеньюаре "Галатея", за утренним шоколадом к пеньюару полагался передник "креолка", после завтрака надевалось платье "Помона" - "столь же пригодное для верховой езды, сколь и для утренней прогулки пешком". Для обеда и прогулок было принято одновременно три типа одежды: короткое платье a la русина, редингот a la наксос и греческая накидка, которая надевалась на белое платье.

Понятно, что у мадам Валевской повод для полета фантазии был самый широкий. Так, в 1811 году, когда она отправилась в поездку по Германии и хотела проехать через Антверпен, ей пришлось выбрать другой маршрут. У нее с собой было 150 платьев. В Антверпене на таможне ее приняли за модистку и потребовали, чтобы она заплатила пошлину.

Ее неординарная судьба могла вызвать и сочувствие и зависть. Мария хотела нормальной любви, а получила в мужья ненавистного старца, хотела быть героиней Польши и стала ею, принеся свое молодое, красивое тело на алтарь свободы, выглядящий в точности, как постель самого Наполеона. Но в итоге осталась в одиночестве с двумя детьми в щекотливом положении отставной императорской метрессы.

* * *

Для большинства поляков она была героиней. Для многих знавших ее лично - носительницей самых лучших человеческих качеств. Фредерик Скабек, товарищ маленькой Марыси Лончиньской по детским играм, бывал частым гостем в парижском доме графини Валевской и оставил свои воспоминания о ней: "В это время она имела большой политический вес и могла бы в гордыне своей вознестись над сородичами или с помощью интриг играть определенную роль, но подобное стремление не было согласно ни с ее скромностью, ни с добротой ее сердца. Она делала добро, кому только могла, никому не чиня зла, посему и была повсюду почитаема и любима". Анна Потоцкая ставит Марию Валевскую "в ряд интереснейших лиц той эпохи".

Наполеон также продолжал преклоняться перед несомненными человеческими достоинствами своей польской супруги. Не оставил он без внимания и судьбу своего сына. 5 мая 1812 года Бонапарт составил дарственный акт обеспечения двухлетнего Александра Валевского. Он подарил ребенку майорат в Неаполитанском королевстве, зависимом от Франции, и пожаловал титул графа. Майорат состоял из шестидесяти усадеб, приносящих ежегодно доход около 170 тысяч франков.

Примерно в то же время Валевская направляется в Польшу для решения семейных проблем. Брак с престарелым Анастазием юридически все еще считался действительным. Дарственная императора давала Марии, как матери французского графа, полную материальную независимость от мужа. 16 июня 1812 года супруги заключили нотариальный акт, в котором графиня выражала желание развестись. Двое детей оставались под присмотром матери, в обязанности которой входило создать майорат для старшего из половины имущества, переписанного на нее камергером. В этот день до начала войны Наполеона с Россией, ставшей началом конца его империи, оставалась неделя. Затем Мария обратилась в гражданский суд с требованием расторжения брака, который навязали ей мать и брат. 24 августа 1812 года брак Валевских был официально расторгнут. В этот день армия Наполеона уже приближалась к Москве.

Несмотря на судебный процесс, Мария могла быть довольной своим пребыванием в Варшаве. Ее наперебой приглашали в лучшие дома. Особенно усердствовал французский посланник в Польше Доминик де Риом, архиепископ Малинский. Невзирая на свое духовное звание, этот престарелый жуир старался быть самым галантным кавалером из всех окружавших Марию. А в это время венценосный отец ее сына посылал в атаку под русскую картечь все новые полки. В случае успеха Наполеона в этой кампании Мария могла надеяться, что в их отношениях что-то изменится к лучшему.

Тысячи поляков сражались под знаменами Франции. В Польше никто не сомневался в победе Наполеона. Валевская решила дождаться победителя, кумира своей юности, в Варшаве. Он не мог миновать ее на обратном пути.

* * *

И не миновал. 9 декабря во главе небольшого отряда Наполеон переправился через замерзший Неман и вновь оказался в Польше.

- Где армия? - спросил его кто-то из встречавших.

- Армии нет, - пожал плечами уже не непобедимый император.

Варшаве, приготовившей цветы и фейерверки для встречи триумфатора, пришлось отложить праздник до лучших времен. Бонапарт, впрочем, был нисколько не сломлен духом, деловит и полон решимости продолжать войну. На одном собрании в Варшаве он заявил: "Может быть, я сделал ошибку, что дошел до Москвы, может быть, я плохо сделал, что слишком долго там оставался, но от великого до смешного - только шаг, и пусть меня судит потомство". Великим он продолжал считать, естественно, себя. А смешным, очевидно, то, что почти 500 тысяч солдат и офицеров армии вторжения погибло в боях, замерзло на российских дорогах и попало в плен. Корсиканское чудовище, что поделаешь. Русская армия по пятам преследовала остатки французской. С независимостью Польши, можно было считать, покончено.