сюда.
Я готов был расцеловать Петра. Хотел было встать и в порыве обнять, но Мальцев меня удержал. А бабы, узнав где находится убийца, рванули к экипажу как единый организм, с единственным желанием свершить немедленное правосудие Линча. Мальцев же, видя, что сейчас случится гнусное непотребство, зычно прикрикнул:
— А ну не сметь, курицы! Не трогать его! Пусть полиция разбирается.
И они отхлынули, беспрекословно послушавшись московского купца. Лишь кинули в сторону преступника трехэтажные проклятия, да оплевали гнусную рожу.
— Ты как Семен? — крикнул я своему телохранителю.
— Нормально, Василий Иванович, — пробасил он и смачно вмазал каблуком сапога по ребрам связанного. Тот жалостливо ойкнул и замер, боясь получить еще. — Хорошо, что он в нашу сторону побежал, а то б ушла гадина.
Минут через тридцать подъехал Хруцкий с подчиненными. Спрыгнул на землю, покряхтел для солидности, расправил бравые усы и величественным шагом направился ко мне. Подойдя на несколько шагов, он меня узнал.
— А-а, это вы, господин Рыбалко… Как же вы так?
— Да вот, опростоволосился немного, — пожал я беспомощно плечами. — Втерлись в доверие, а затем пырнули ножом.
— Ага, понятно, — кивнул околоточный и саркастично добавил. — Не дорезали, значит, вас? Небось, еще и нападавшего задержали? Да?
Я скромно кивнул, чем вызвал у Хруцкого неподдельное удивление.
— Неужели? И где же он?
Ему с готовностью показали спеленатого убийцу. Хруцкий подошел, ухватил его за подбородок, безжалостно повертел из стороны в сторону.
— Нет, этот подлец мне не знаком. И кто ж его так знатно связал?
Семен приподнял картуз.
— Это я его так.
Хруцкий смерил его внимательным взглядом.
— Казак, небось?
— Так точно. Хорунжий Донского четырнадцатого полка, — с достоинством ответил Истомин.
— Понятно. А морду негодяю кулаком вы выровняли?
— Не кулаком, — ответил довольный Истомин и продемонстрировал околоточному массивный набалдашник своей трости. — Вот этим.
Хруцкий понимающе хмыкнул в усы, а затем обратился к своему подчиненному:
— А ну-ка, Ванин, перетаскивай этого субчика к нам, да вези в участок. Там обстоятельно с ним побеседуем. А вы, господин хорунжий, слезайте-ка со своей телеги, говорить будем.
И околоточный учинил нам небольшой допрос. Что, да как, да почему. Вызнал самую суть, что-то записал в блокнотик. При упоминании про «привет от Баринцева» помрачнел лицом и недовольно пробурчал:
— Ох уж мне эти красивые жесты… А нож-то где?
Ему подали мокрый от крови и пролитого коньяка пиджак. Он удивленно посмотрел на пробитую фляжку из которой торчал на пару сантиметров клинок. Потом попытался вытащить нож, но не смог. Тогда он покачал головой и сказал мне с некой ноткой восхищения:
— Под счастливой звездой вы родились, господин Рыбалко. Это ж надо так удачно нож поймать! В сердце, похоже, метил, подлец.
Очень скоро он сделал свою работу, спрятал блокнот в карман кителя. Вытер платком влажный лоб и сказал:
— Ну-с, пожалуй, мне тут делать больше нечего.
— Неужели вы уходите? — спросил я.
— Да, господин Рыбалко, я свою работу сделал. Теперь ждите, когда вас вызовут на допрос. Я надеюсь, вы подлечитесь довольно скоро и ничто вас не задержит в постели.
— Подождите, — остановил я его, неестественно заворачивая голову. Неудобно это разговаривать со стоящим человеком у тебя за головой, когда ты лежишь на лавке. — Ко мне скоро должен приехать один журналист. При нем будет фотографический аппарат, для того чтобы сделать снимок моего ранения. А потом этот снимок напечатают в газете. Вы не желаете сфотографироваться для истории вместе со мной?
Это было очень соблазнительно. Попасть в газету даже простым упоминанием было довольно непросто, а тут целая фотографическая карточка! И Хруцкий засмущался, пыхнул растерянно в усы.
— Ну, я даже не знаю, — пробормотал он. — Удобно ли?
— Да что вы! Вы только представьте этот снимок — господин околоточный надзиратель Хруцкий…, как вас по батюшке?
— Андрей Дмитриевич, — ответил он.
— Так вот… будет статья в газете, а при ней снимок как господин околоточный надзиратель Хруцкий А. Д. допрашивает потерпевшего Рыбалко В. И. после перенесенного неудачного покушения. И я весь в крови на лавке, а вы с блокнотом в руке. Да о вас же все сразу заговорят, а там глядишь, может и повысят и к жалованию прибавят.
— Ну уж, сразу жалование прибавят, — улыбнувшись пробормотал Хруцкий и довольно разгладил усы.
Картина которую я нарисовал, была весьма радужной. Она манила за собой, суля известность, признание и возможное повышение. И потому после недолгих колебаний околоточный остался. Он присел рядом со мной на лавку, достал папиросу и, закинув ногу на ногу, счастливо и мечтательно закурил.
Вскоре ко мне прибыл доктор. Парень около тридцати лет, с кожаным саквояжем в руках. Бегло осмотрел меня прямо на лавке и сообщил, что необходимо ехать в больницу.
— Зачем в больницу?
— Ну как же. Только хирурги смогут вам, как следует обработать рану. Там наверняка грязь.
— Нет там ничего, — самоуверенно заявил я. — А если и было, то коньяк уже давно все обеззаразил.
— Все равно, — упрямо ответил доктор. — Я за такое не возьмусь. Рана слишком глубока.
Мне не удалось его переубедить, тем более что за поездку в больницу высказались абсолютно все, даже Мишка. Мне посоветовали не глупить и последовать рекомендациям умного человека. Пришлось подчиниться. Но прежде мы дождались журналиста с двумя помощниками и тяжелым фотографическим аппаратом. Дальнейшее было совсем неинтересно. Журналист выспросил все, что можно было о покушении, помощники установили на треногу деревянную бандуру, Хруцкий сделал перед камерой серьезное лицо, а доктор сымитировал как меня штопает. Вспыхнул ярким солнцем магний и фотограф как заправский фокусник спрятал в черный жесткий портфель пластины с отснятыми кадрами. А я, с прыгающими в глазах солнечными зайчиками, неспешно поехал до ближайшей больницы.
Вечером того же дня, когда все более или мене успокоилось и я смог наконец-то остаться наедине с собой, я позволил себе расслабиться. Кряхтя от боли в заштопанной ране, я тайком добрался до буфета и взял в плен бутылку французского коньяка, а к нему хрустальный стопарик. И, усевшись в кресло напротив окна, стал залечивать душевные раны. Только после того, как я остался один и смог собраться с мыслями, я в полной мере позволил себе ощутить тот крохотный и ужасающий миг, что отделял меня от свидания с вечностью. И, по-честному признаться, этот самый миг меня теперь испугал до чертиков. Только сейчас я полностью понял, от какой участи меня защитила маленькая фляжка, купленная мною по случаю перед Мишкиным венчанием. А ведь тогда я лишь хотел иметь при себе капельку согревающего «топлива» для своего мерзнущего организма. Хорошо, что на фляге была глупая золотая напайка из