Читать интересную книгу Хор мальчиков - Фадин Вадим

Это случилось накануне экзамена, когда его занимало одно: ещё день — и свободен.

Времена года проходили незамеченными: зима не выдала себя снегом, а весна — ручьями, рододендроны так и простояли зелёными, а внезапное жёлтое цветение неведомых безлистых кустов выглядело всего лишь неуместной причудой природы. И только сокращение ночи не оставляло сомнений в приближении лета. Дмитрий Алексеевич с некоторых пор выходил из дому при солнце, от которого и парк похорошел, и встречные велосипедисты повеселели. Внимательно вглядываясь в их лица, Свешников смутился тем, что они будто бы изо дня в день не повторялись, словно школьники уезжали всякий раз навсегда, и встревожился, не веря, что ещё может полагаться на память.

«Интересно бы фотографировать их всех подряд, — подумал он, никогда не увлекавшийся съёмками, — а тогда уж и сравнивать», — и тотчас одно из этих лиц, девичье, крупным планом метнулось перед самыми глазами. Он не успел вскинуть руки, чтобы поймать, а через секунду и велосипед успокоился в кустах, попутно пребольно стукнув по ноге, и всадница улеглась на дорожке, задержанная тою же ногою. Сам же Свешников — устоял и, обернувшись, увидел улепётывающего третьего участника сцены — мальчика, толкнувшего свою подругу.

— С вами всё в порядке? — ещё лёжа, ещё только ловя протянутую руку, чтобы подняться, испуганно поинтересовалась школьница.

Он молча кивнул, не зная ущерба: нельзя же было задирать при даме штанину, чтобы полюбоваться содранной кожей. Однако неловкость первого же шага выдала его.

— Я вызову врача, — сказала она.

— Нет, нет, спасибо, нет. А вы… вы не ранены?

Подняв свою машину, девочка прокрутила педали — всё, что нужно, завертелось, зажужжало — и лишь тогда ответила:

— Окей. Я вызову врача? Или — полицию?..

— Не беспокойтесь. Спасибо, я пойду сам.

Поначалу он еле ковылял (и даже подумал, не вернуться ли в общежитие), а потом разошёлся так, что явился в класс, почти не хромая. Женщины там всё-таки переполошились, сбегали за бинтами и, хотя он отшучивался — не перелом же у него, — после занятий отправили из школы на удачно подвернувшейся машине.

— Дайте-ка, осмотрю, — сказал ему дома Бецалин. — Как-никак, я медик.

— Высшей категории, — напомнил Свешников, не торопясь разматывать бинт.

— Её дают не всякому. А вам, по-настоящему, надо бы сделать снимочек. Отчего вы не пошли к хирургу? Можно подумать, будто живёте в глухой деревне.

— Не тот случай.

— Ну-ну, я бы на вашем месте избегал уверенных заявлений. До свадьбы, конечно, заживёт, как сказали одному еврейскому мальчику, но всё-таки… Чем это она вас саданула — каблуком или железкой? Впрочем, глупый вопрос: откуда вам знать? Вскрытие покажет. Одно хорошо — что не пропорола насквозь: страсть как не люблю лишние дырки.

— Иногда бывает довольно и одной. Знаете, я не раз думал об этом: как же так, проткни человека хоть вязальной спицей, и он уже — труп, мгновенно?.. Нет, мне не нравятся люди.

— А вы — сами себе?

— Не в этом смысле. Человек — конструкция несовершенная, рассчитанная буквально с нулевым запасом, и стоит только наткнуться на шпагу или пулю, как — конец всему. Мне, профану, это странно, потому что до гибели поражённого органа должно же пройти какое-то время, и остальной организм мог бы попробовать недолго потерпеть, обойтись, например, без печени часок-другой? Если сердце не затронуто, голова работает, ручки-ножки — тем более? Так нет же, чуть что — и сразу капут.

— К вашему сведению, мозг может прожить несколько минут в полном одиночестве.

— И понимать то, что случилось с его хозяином? Очевидная, казалось бы, мысль, но представьте, из всех людей она пришла в голову лишь Набокову. Если помните, там отрубленная голова, с открытыми ещё глазами, катится по помосту, всё видя, хотя и в необычном ракурсе, потому что — с полу, но ещё не соображая, что же случилось.

— Вот, вот, — обрадовался чему-то Бецалин, — мысли о смерти приходят в голову совершенно напрасно. Бросьте их, вы же всё равно ничего не поправите.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— Если бы создавали человека заново, то всякий конструктор предложил бы дублировать системы, — уверенно ответил Дмитрий Алексеевич. — Ав действительности у человека ничего не предусмотрено про запас.

— Всё время забываю, что вы инженер. Мне бы, например, не пришло в голову носить две головы (нет, каков каламбур!): одну — в шляпе, а запасную — в кепке.

— При чём здесь шляпа? В военной фуражке или вообще — в каске… Только, знаете, этот вариант не пройдёт: перебор. У одного существа мозг возможен только один, а если больше — они непременно перессорятся между собою. А вот желудок, сердце, селезёнка какая-нибудь…

— Есть и другие замечательные члены, — захохотал Бецалин.

— И вот тут приходишь к совершеннейшей крамоле: перестаёшь верить Дарвину.

— В каком смысле?

— Да в том, что уроды с двойными органами более живучи — тут уж единственной дырочкой в девять миллиметров никто бы не обошёлся, — значит, они бы и выживали, и плодились. И будь мы в самом деле детьми эволюции — уж точно имели бы по две печёнки.

— У вас сегодня две ноги — и что толку? Повредили одну, а лежат в постели — обе. По вашей теории, если заново лепить человека, то уж обязательно — четвероногого: одну лапу сломаете, так на трёх остальных побежите как миленький. И всё ж, это очень интересно, то, что вы говорите: заново… Так ведь придётся Ветхий завет подправлять!

— Вы, однако, глубоко глядите. Мне интересна сама задача… Не обижайтесь, но медицина — наука описательная, её приёмы создавались методом проб и ошибок, и до сих пор врачи, кроме хирургов, работают вслепую. Этого мы избежали бы лишь в одном случае: если бы человек был спроектирован буквально с нуля в каком-нибудь конструкторском бюро и его авторы добивались вполне определённых параметров: скорость бега такая-то, вес поднимаемой штанги такой-то при, например, определённой величине кровяного давления — и для этого прикидывали бы разные варианты, варьируя, например, мощность сердца, диаметры сосудов, частоту сигналов от мозга ну и так далее, то есть если бы заранее рассчитали систему и знали, как и в каком режиме ей следует работать: вот тогда при неполадках мы искали бы не сам дефект, а ошибку в расчётах.

— Между прочим, Дарвин считал… — начал было Бецалин, но Дмитрий Алексеевич мгновенно продолжил, перебивая:

— …что происходит от обезьяны? Ну, это уже в последних главах. Вот мой вам совет: читая, не заглядывайте в конец книги: процесс обычно интереснее итога. Дарвин объяснит лишь, как, допустим, ничтожный червячок за миллиарды лет превратился в лапу той самой обезьяны или даже в прелестную женскую ножку. Однако ножка, как видим, может оказаться и такой и сякой, в шерсти или с педикюром, лишь бы сгибалась и переступала, и я верю, что за годы она и в самом деле могла развиться, в общем, из ничего — не следуя эскизам и чертежам, а лишь упражняясь и упражняясь. Но есть у нас орган, который и рассчитан с величайшим старанием, и выполнен с невероятной точностью. Это глаз. Его устройство слишком сложно, чтоб образоваться просто в результате многих упражнений. Просто из кусочка мяса, как-то чувствующего свет. Нет же, ему было задано точнейшим образом выдерживать расчётные параметры: фокусное расстояние…

— Вам бы фантастические романы писать.

— Ошибаетесь, — возразил Дмитрий Алексеевич, — я как раз имею в виду самую реальную реальность. Изготовить действующий макет самого себя человеку, допустим, не по силам. Но рассчитать его с нуля — на это, пожалуй, мы способны, тем более что уже в процессе такой работы наверняка узнаем много неожиданного и полезного, то есть поймём, что от чего зависит в наших организмах.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

— Вот и взялись бы…

— Положим, это дело специалистов, хотя я как раз и вознамерился заняться чем-то подобным: для начала — просто изложить идею в статье (нет, не о происхождении Дарвина). Но за что ни возьмёшься, как неизбежно возникают философские проблемы, о которых стоит поговорить публично. У меня накопилось несколько подобных тем.