сказанным вслух словам.
Воображение его подводило, но он, как мог, восстанавливал несложную обстановку их следующей встречи: усадьба перед домом освещена тусклым светом лампочки, тропинка, исчезающая во мраке, две женщины, одна из которых уходит в сени, а вторая становится между тем человеком с небольшим чемоданчиком и его пепельного цвета «вартбургом» и просит зайти в соседний дом, где с высокой температурой лежит ее муж. Человек с чемоданчиком задержался на полдороге, назвал сумму — сто пятьдесят злотых, пожал плечами, когда она ему сказала о восьмидесяти, которые у нее еще есть дома. Повторил: «Сто пятьдесят, иначе нечего мне морочить голову, я сюда ночью не для собственного удовольствия тащился», — и уехал.
Горчин недолго искал себе союзников, он не собирался прятаться за чью-нибудь спину, потому что, как обычно, сам выступил с обвинениями, но он не хотел, чтобы они относились ко всем злочевским врачам. Михал хотел их заставить осудить человека, с которым они годами встречались, играли в бридж, пили водку и которому при встрече пожимали руку.
— Для меня Вишневский, — сказал он Катажине, — здесь кончился и как человек, и как врач. Медицинские власти им займутся, это их дело. Но человеческую, моральную сторону того, что случилось, я беру в свои руки. Он должен ответить за свое преступное бездушие. Я еще не знаю как, но в одном я уверен: он должен убраться отсюда ко всем чертям!
— Значит, вы хотите устроить суд с изгнанием дьяволов, — не то спросила, не то подтвердила она.
— Я хочу, чтобы такой случай больше не повторился. — Он пропустил ее замечание мимо ушей. — Я хочу, чтобы вас, врачей, люди уважали за тяжелую и ответственную работу. И чтобы вам доверяли. И чтобы такие, как пан Вишневский, не создавали мнения о вас как о бездушных стяжателях, людях без совести… И тут вы мне, товарищ, поможете.
— Откуда такая уверенность? — спросила она с явной насмешкой в глазах. — Я одна из них. Мой отец тоже врач, как вам известно.
— Поможете, — упрямо повторил он, — именно кто-то из вас и должен мне помочь. И я не хочу, чтобы это был заведующий отделом здравоохранения, директор больницы или еще кто-то, кто по долгу службы обязан заниматься подобными вещами… Здесь речь идет не только о публичном осуждении очевидной подлости, а о том, чтобы обратиться к совести. Вы меня понимаете?
— Но почему именно я? Откуда эта идея доверить мне такую миссию?
— Вы меня понимаете? — повторил он, боясь, что девушка отделается ничего не значащими обещаниями.
— Понимаю, черт возьми, — ответила она с явной злостью. — И помогу вам, товарищ секретарь.
Сначала преобладает жгучий красный цвет: киноварь, на которую медленно ложится желть, листья ранней осени с черной сеткой прожилок, но это иллюзия, ведь сейчас первые дни мая: солнце, бледно-зеленые языки трав, полоса зелени овеяна животворным потоком кислорода, который наконец начинает проникать в его легкие и успокаивает безжалостный шум под сводами черепа. И хотя контуры этой картины больше не материализуются, с теплым блеском переливаясь всеми цветами радуги, они приносят облегчение крепко сжатым глазам, мягко перенося его прямо под высокие тополя, светящиеся своей ясной корой. Это обстановка их третьей, случайной, но, как позже окажется, неизбежной встречи.
Михал спокойно сидел на скамейке у стены, но его взгляд бегал по всему двору, переходя от бараков, где исчезла Катажина, до кремовой машины скорой помощи с голубым крестом, от калитки, за которой пропал в поисках директора хозяйства угрюмый тип, назвавший себя бригадиром, до светло-синей «Варшавы». Горчин был раздражен из-за того, что ему приходится так долго ждать человека, с которым предстоял нелегкий разговор. Он очень удивился, увидев неожиданно появившийся автомобиль со сверкающей на крыше голубой лампочкой, из которого выскочила Катажина. Последние дни он только и думал о ней, а она почему-то избегала встречи с ним. Он закурил сигарету и повеселел, выдохнув большой клуб пепельного дыма, потом даже облегченно рассмеялся, поняв, что тщательно подготовленная беседа с директором госхоза Галевице полетела ко всем чертям и что его уже совсем не интересуют конфликты, которые здесь имели место. Михал засмеялся, потому что перед его глазами стояла Катажина и он уже представлял себе все то, что сейчас произойдет.
— Что случилось? — спросил он, преграждая ей дорогу к машине.
— Ничего особенного, — Катажина говорила скорее провожающей ее старой, заплаканной женщине, — муж этой пани покалечил себя топором. Не беспокойтесь, пожалуйста, через две недели он выйдет на работу. Это страшно только с виду, резаные раны очень быстро заживают.
— Я в таких вещах не разбираюсь, — сказал Михал.
— Ох уж, — рассмеялась она, — в нашей стране каждый второй человек может дать квалифицированный врачебный совет.
— У вас это последняя поездка? — спросил Горчин, глядя на часы.
— Да, а почему вы спрашиваете? — удивилась Катажина.
— Так отпустите машину. Вернемся на моей. — Он показал рукой на синюю «Варшаву».
— Что это за коварный план? — Она совсем развеселилась.
— Специально, чтобы погулять по парку, — подхватил Михал. — Вы согласны?
— Рискну, — кивнула она головой, но сразу же стала серьезной, как бы предчувствуя, что эта третья встреча и совершенно иной обстановке, чем две предыдущие, может стать началом чего-то тревожного и одновременно имеющего притягательную, магическую силу.
Парк был обширный, напоминавший скорее большой лес, исполненный достоинства и величия, с темными оврагами, до которых доходили редкие полосы света, разорванный во многих местах небольшими полянами, с высокой, некошеной травой.
Вначале они еще пытались дружески подтрунивать друг над другом — это был старый как мир метод, когда два человека или не знают, что сказать друг другу, или по каким-то причинам боятся заговорить о главном. Хотя именно Горчин уговорил Катажину прогуляться по парку, теперь, глядя на ее профиль, он испытывал какое-то странное чувство. Он, который выступал перед сотнями людей, разбивая в дискуссиях неглупых и сильных оппонентов, хладнокровно отвечал на самые каверзные и провокационные вопросы, теперь молчал.
— Зачем вы к нам приехали? — спросила Катажина, когда они на мгновение остановились на краю поляны.
— Играть роль справедливого.
— Вам она доставляет удовольствие?
— Пожалуй, нет, — ответил он, немного поколебавшись. — Пожалуй, нет, — уже более решительно.
— Вы со мной неискренни. — Катажина посмотрела ему прямо в глаза.
— Почему? — А потом сразу же, как бы оправдываясь, добавил: — Кто-то ведь должен такие вещи брать на себя. — Он, избегая ее взгляда, смотрел на верхушки деревьев, следил за полетом какой-то птицы с красивым оперением. — Мои личные чувства не имеют к этому никакого отношения. Мне доверили определенные обязанности, и по мере сил я стараюсь с ними справляться. Конечно, я вкладываю в работу все свои убеждения.