именно полежать несколько часов на солнце и окончательно решить, как выйти из создавшегося положения. Ведь завтра его ждет разговор со Стариком, которому Михал придает такое большое значение.
А теперь глупый случай испортил все планы Горчина. Ведь ему нужно попасть в деревню, привести сюда какого-нибудь хозяина с парой лошадей, вытащить этот бесполезный, нагретый солнцем ящик и выбраться на мощеную дорогу, с которой он, наверное, уже не захочет свернуть в сторону Заречья.
От места, где застряла его машина, до деревни было не больше трех километров. О том, что можно пойти кружным путем, он даже и не подумал. Михал решил переплыть реку и вернуться с подмогой тем же самым путем, через какой-нибудь брод, который, без сомнения, должен был находиться где-то рядом.
Раздеваясь, Горчин уже почти совсем успокоился. К нему даже вернулось хорошее настроение. Он бросил одежду на заднее сиденье машины, снял с руки часы и вложил их в карман пиджака. Тщательно закрыл все двери, хотя сомнительно, чтобы нашелся кто-нибудь, кто хотел бы порыться в хорошо видимом издали автомобиле.
Горчин с облегчением погрузился в холодную прозрачную воду, лег на песчаное дно, потому что вода здесь еще была неглубокой и едва доходила до колен. Потом, раздвигая мускулистыми ногами воду, он пошел вниз по течению, немного наискосок, направляясь к левому краю деревьев, стоявших высокой стеной на противоположном берегу. Вода поднималась все выше, омывая уже грудь и плечи. Михал оттолкнулся от дна и поплыл брассом, позволяя больше нести себя течению, чем помогая ему. Он хорошо плавал, хотя и вырос в городке, где не было реки, да и плавать научился довольно поздно.
Немного погодя Михал перевернулся на спину. Он должен был крепко зажмурить глаза, потому что солнце, неподвижно стоящее теперь в зените, находилось прямо над ним. Вода укачивала его, как бы желая усыпить, а солнечный зной время от времени лизал бронзовую кожу на груди. Он чувствовал, как его большое, здоровое тело распирает могучая энергия, не позволяющая ему больше плыть по течению. Михал резко перевернулся, чтобы поплыть кролем, но в момент этого резкого поворота ударился голо-рой о бревно, торчащее прямо над поверхностью воды, — остатки переброшенного здесь когда-то узкого мостика для пешеходов.
Удар был неожиданным и сильным. После яркого света Горчин погрузился в темноту, в которой долго вибрировали удаляющиеся в размеренном темпе красные круги, имевшие, казалось бы, сладковатый привкус.
Глава вторая
Сначала на него обрушивается картина дороги, вжимающейся в бескрайний пейзаж серой лентой влажного асфальта. Она перерезает квадраты полей, похожая на блуждающую стрелку, которая, словно в поисках танцующего магнита, вынуждена без конца бегать, чтобы удержать правильное направление. В сознании остается одно — дорога и он на ней, ползущий удивительно медленно под раздутой прозрачной чашей горизонта, освещенной изнутри каким-то призрачным светом.
Все закутано в тишину, как в вату, и существуют только монотонно гудящий на высоких оборотах мотор, и шелест колес, и собственное порывистое дыхание. Спокойствие нарушает только смешной талисман — рыжий чертик с толстощеким лицом, нарисованным тушью на шарообразной голове, дрыгающийся на веревочке. Он почти касается руля своими худыми неуклюжими ногами, словно пытаясь выбежать из этого тихого места, опьяненный испарениями бензина, сладким запахом лака, охваченный ужасом холодного, электризующего прикосновения хромированной приборной доски.
Михал старается понять его состояние, но тень сочувствия быстро проходит, когда он с абсолютной искренностью сравнивает его с собственным положением.
Тут же у него возникает мысль о том, что если бы людей, которые его ежедневно окружают, хоть на мгновение цинично сравнить с этим маленьким спутником, то станет ясно, что все веревочки в его, Горчина, руках, потому что он в Злочеве — первый. И хотя в последнее время Горчин иногда с досадой понимал, что он уже не тот человек, который два года назад вышел из черной «Волги» Старика перед внушительным зданием районного совета, где проходил тот памятный пленум, все-таки по-прежнему счастье ему не изменяло. По-прежнему, независимо от того, нравилось ли это кому-нибудь или нет, он решал судьбы людей, заранее определяя их шансы, хотя теперь уже приходилось иметь дело с партнерами, в то время как раньше вокруг были люди, послушно исполняющие его волю.
Михал много раз задумывался, почему так получилось. И не искал своей вины, а упрекал себя лишь в том, что не был последовательным до конца. Уж если он в самом начале решил взять на себя всю ответственность и «всю власть» — как подсказывал ему внутренний злой чертик еще до того, как это стало полуофициальным обвинением, — то даже на мгновение он не должен был забывать о том, что нужно до конца придерживаться этого принципа, не идти на компромиссы.
Горчин уже понимал, что теперь самый трудный этап позади, что прошло время, когда, независимо от его находчивости или интуиции партийного работника, все рискованные решения, вместо ожидаемых перемен к лучшему, могли стукнуть его по голове, как неумело брошенный бумеранг, и если и не разрушить все надежды, которые на него возлагал Старик, то во всяком случае поколебать его, Горчина, равновесие, что могло привести к плачевным последствиям. Он достаточно умело использовал свой опыт, приняв в качестве главного принципа принцип справедливости. Это сразу поставило его в злочевском мирке в положение человека подозрительного.
Михал Горчин облачился в тогу единственно справедливого, но без библейских наивностей — сухого в жестах, скупого в словах. Правда, порой горькая, которую он откровенно и резко говорил людям, накладывала отпечаток и на его лицо — оно становилось непроницаемым.
— Вы не удержитесь здесь, если не начнете понимать людей, если не сможете с ними договориться и убедить их в своей правоте.
Или:
— Вы не годитесь на эту должность. Должность и связанная с ней власть слишком долго прикрывали вашу бездарность. Как человек вы представляете собой слишком мало! И поэтому вы должны уйти.
Да, таким Горчин был с самого начала, с кажущейся легкостью высказывал он слова правды, нередко уничтожающие людей, вместо того чтобы исправить их, лишающие шансов, вместо того чтобы оставлять хоть какие-нибудь надежды на будущее. Так родилась позднейшая слабость Михала, когда он, захваченный своей миссией, отмежевываясь от принципов, принятых в злочевской среде, забыл, что лучшей дорогой необязательно должна быть самая короткая. Единственно, что его могло хотя бы частично оправдать, так это то, что, собственно говоря, облик, тип руководителя, общественного деятеля, хотя бы и районного масштаба, еще только складывался.
Он даже не догадывался о существовании таких проблем на своем первом пленуме в Злочеве, когда принимал наследство от Белецкого.